Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Нужно уходить, Ярославушка, пока нас не прижали. А нас скоро прижмут: турчины из всех христиан особенно не любят русских людей, и русскую веру нам не спускают. Пока только турецкие господа еще друг с другом не разобрались, самые сладкие куски не поделили – вот и не вспоминают про нас…
Она вздохнула.
– И тебе ведь скоро придется опять служить – ты у нас не турчин и не господин, и с тебя скоро спросят, не даром ли хлеб ешь! А здесь, во дворце, нашим цезарем теперь Мехмед…
– Кругом твоя правда, - вздохнул муж.
Он сказал:
– Что ж, и в самом деле пошлем Микитушку
Микитка сразу согласился пойти посмотреть. Ему и самому давно хотелось выйти в город – но мать запрещала попусту рисковать; он и сам понимал ее правоту. Но теперь такая нужда появилась.
Он пришел к матери, прежде чем покинуть дворец, - уже это было опасно: хотя пока бывшего постельничего Константина выпускали и впускали свободно. Однако Микитка мало походил теперь на евнуха, каких привыкли видеть греки, - он подпоясал веревкой свое распашное длинное одеяние, и, сковав такой одеждой себе ноги, ходил со степенностью священнослужителя. Волосы, прежде короткие, Микитка отпустил и зачесывал со лба и висков, приглаживая лампадным маслом.
Мать с любовью и болью посмотрела на сына – такого даже рука не поднималась благословлять! Но все же она благословила; а Микитка принял ее напутствие, склонив голову.
– Помогай Господь, - сказала Евдокия Хрисанфовна. – Ступай, Микитушка.
Сын молча поклонился ей в пояс – и, повернувшись, вышел: почти неслышно, но скоро ступая.
Микитка вышел, зная, что подгадал со временем, – на улицах было довольно малолюдно, несмотря на то, что Царьград наводнили победители: наступил час молитвы. Константинополь еще прежде турок оскудел греками – а турки были намного более послушны закону своей веры, чем греки: обрядность у них была на первом месте. Теперь они собрались в молитвенных местах. Кто мог, пошел и в мечеть – мечеть в Стамбуле была пока только одна, но какая! Краса всего мира! Мехмед сделал не по годам умно – он готовой перенял славу, которую греки добывали себе и преумножали многие сотни лет!
Микитка посмотрел на златоверхую Софию, лишенную креста, - и перекрестил собор, а не себя.
– Чтоб вас всех прижало там, как вы нас, - пробормотал он, думая о тех, кто сейчас приникал лбом к драгоценным мозаичным образам на полу храма, бормоча свои дьявольские молитвы.
Бывший паракимомен загодя решил, куда пойдет, - в итальянские кварталы. Теперь католики и православные в городе оказались в одинаковом положении: и еще вопрос – кому пришлось хуже, податливым грекам или непримиримым детям Рима!
Микитке очень повезло: он не только пересек Стамбул безопасно, но и сумел расположить к себе одного из итальянских купцов, которые еще до победы Мехмеда держали у себя рабов-славян. Итальянцы удержались в Константинополе, несмотря на победу турок, - а может, и благодаря ей: эти мореплаватели, поставщики нужнейших западных товаров и дипломаты были особенно нужны султану, чтобы закрепить свои позиции.
Но Микитку итальянец принял благосклонно, даже сочувственно, - и, выслушав его повесть, тут же пленился словами о русских этериотах, оставшихся без господина. Не один только император Константин испытал
Купец безусловно согласился принять к себе в охранители Ярослава Игоревича и тех его товарищей, кто пошел бы; он угостил Микитку фруктами в меду, каких тот и не помнил, когда ел, и звал вернуться вместе с Ярославом Игоревичем и матерью.
Когда Микитка ушел, радость окрыляла его; но скоро сменилась мучительными сомнениями. Он слишком хорошо помнил, с чего началась его рабская жизнь в Константинополе; не ладил ли этот католик тоже обмануть их, как тот Марио Феличе?
Но нельзя никому на свете не иметь веры… и уж, как ни поверни, им сейчас лучше этот итальянец, чем султан!
– Пока мы в Царьграде, - прошептал Микитка. – Итальянцы сильны на море… и у себя дома; но здесь их связал Мехмед. Здесь пока нам служить католикам и сидеть в их кварталах лучше, чем быть на глазах у султана!
Он пошел назад во дворец – теперь улицы оживились, и приходилось зорко смотреть по сторонам. Несколько раз Микитка шарахался, уступая дорогу спесивым всадникам, которые нарочно не смотрели, куда едут: в чалмах с алмазными аграфами, в усыпанных каменьями одеждах. Дважды навстречу попались носилки под сильной охраной. На глазах у Микитки стражник с отвратительной бранью сшиб с ног нищего грека, который протянул было к носилкам руку за подаянием; и Микитке вдруг показалось, что желтый вышитый полог паланкина взволновался и мелькнула тонкая женская смуглая рука с накрашенными ногтями, унизанная браслетами…
“Женщина! А может, это и вовсе гречанка?” - мелькнула у Микитки поразительная мысль. Но задумываться было некогда: он отбежал в сторону, пока его тоже не зашибли.
Когда носилки проехали, евнух утер пот со лба и даже на миг позавидовал той, что сидела внутри на подушках: ей хотя бы не жарко.
Он пошел дальше, и благополучно добрался до Большого дворца; и там обрадовал домашних своими вестями.
Ярослав Игоревич с женой долго совещались – но под конец положили принять предложение купца. А не то они могут опоздать: сейчас занимают все пустые места, что турки, что побежденные!
Ярослав Игоревич с женой, детьми и троими товарищами перебрался в итальянский квартал, когда достаточно окреп для воинской службы. Для этого понадобилась еще неделя.
А в один из дней, когда они уже устроились на новом месте, Микитку послали во Влахерны, кое-чего купить и кое-кому молвить слово; он теперь был у купца подручным, и сметливый хозяин, будто бы вместе с отцом и матерью уверовав в неприкосновенность молодого евнуха, посылал его в такие места, куда не столь охотно отправился бы сам.
– Меня в Константинополе знают, - говорил католик. – Меня могут побить; а тебя не знают и не тронут, мой храбрый русский юноша!
Микитка, однако, знал, что тоже приобрел себе в Городе славу – маленькую, но неугасимую. Паракимомен императора наделал в Константинополе шуму в свое время, и именно среди католиков… Хорошо, что хоть нынешний хозяин не прослышал, – а может, он все знал и молчал?
– Нет здесь Феофано! Уж она бы решила! – воскликнул Микитка вслух, остановившись посреди улицы: мешая и туркам, и грекам.