Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Он как раз присматривал за хозяйским ослом на тихой зеленой улице – этот квартал был словно перенесен сюда из какого-нибудь итальянского города! – как вдруг к Микитке подошел нищий, закутанный в рваный плащ: маленький оборвыш. Это не было редкостью в итальянских кварталах, как и в греческих; хотя турецкие стражники жестоко гоняли попрошаек палками, а то и саблями.
Микитка пошарил в кармане, ничего не нашел… как вдруг услышал смех. Нищий откинул капюшон.
– Мардоний! – ахнул евнух.
Микитка быстро огляделся.
–
– Ты совсем не умеешь скрываться и хитрить, варвар! Найти тебя было очень просто! – воскликнул Мардоний, широко улыбаясь. И Микитка вдруг впервые увидел в нем его неведомого ненавистного отца – разбойно-восточную небрежность, вместе с ромейским высокомерием.
– Я сбежал! – гордо объявил Мардоний: как будто было еще непонятно.
Микитка опомнился. Он встряхнул юного приятеля за слабые плечи.
– Ты что наделал!.. Теперь нам всем конец!
– Если ты не донесешь, никто не узнает, - возразил Мардоний. В эту минуту он казался храбрее Микитки – да, наверное, и был.
Микитка устыдился.
– Тебе нужно спрятаться… скоро придет мой хозяин.
Мардоний кивнул.
– Сейчас я исчезну!
И он отошел. Мгновение – и его уже не было рядом; а Микитка хлопнул себя по лбу в досаде, что не уследил. Этот мальчишка сейчас наделает дел! Заметит его кто-нибудь из домашних, и…
Но тут подошел хозяин, Джузеппе ди Альберто, - и Микитка сумел совладать со своими чувствами; а потом почти успокоился. В таком наряде узнать Мардония мог только тот, кто уже знал его как сына своего отца. Только бы мальчишка никуда не делся, пока Микитка занят!
Когда Микитка освободился и пошел по той же улице домой, его опять нагнал Мардоний, выросший будто из-под земли. Он поманил приятеля рукой, и они отошли на обочину и сели под деревьями. Над ними росла смоковница, под которой в траве валялось несколько попорченных солнцем и мухами фиг.
Мардоний схватил один плод и тут же вгрызся в него белыми зубами; Микитка взирал на юного аристократа в изумлении.
– Это владения…
Мардоний махнул на него рукой.
– Все равно чьи! Твои итальянцы никак не страшнее янычар!
Микитка понял, что Мардоний опасно опьянен своей первой маленькой победой, - порою даже добрые и честные люди, освободившись от долгого гнета и унижения, делались отъявленными разбойниками. А Мардоний еще и уязвленный аристократ, и разбойничье семя!
Мардоний вдруг опять поманил его к себе и, обхватив за шею, жарко прошептал на ухо:
– Они все думают, что я утонул… или утопился.
Микитка поперхнулся, хотя ничего не ел.
– Как?..
– Очень просто, - все еще гордясь собой, ответил мальчишка. – Я оставил свое платье на берегу… а этот плащ купил у нищего во Влахернах, там живет мой господин.
Тут Микитка заметил, что на Мардонии только сверху рванина, а штаны и рубаха на нем справные, только что некрашеные. И даже сандалии на ногах. Евнух покачал головой, хмурясь.
– А твой отец?
При
– Он тоже думает, что я мертв.
Мардоний прерывисто вздохнул.
– Я видел сам, когда прятался, как меня искали… а потом Валент долго сидел на берегу с моей одеждой в руках, и никто не смел его задеть, даже турки…
Микитка вообразил, как приняла бы такое известие его мать, и ему стало дурно.
– А ты не думаешь, что ты не один такой умник? – хмуро спросил Микитка. – А ну как они разгадали твою хитрость?
Мардоний мотнул головой.
– Нет!
“А может, отец был даже и рад избавиться… от позора”, - мелькнуло в голове у Микитки. Он не так уж много узнал об обычаях греков, но не сомневался, что Валент гордился сыном куда меньше, чем сын – отцом. Греческое аристократство до сих пор превыше всего ценило телесную силу, красоту и ловкость с оружием!
Правда, Мардоний был хорош собой, - но красотой более девической: скорее как евнух, чем как воитель. Подобно самому Микитке в его годы. Это была какая-то иная кровь, нежели у Феофано, - более восточная и темная; даже фамилия Мардония звучала не по-гречески, хотя все эти господа были ромеями.
– Откуда ты родом? – спросил Микитка.
– Из Македонии, - гордо ответил Мардоний. – Это искони православная земля*… а до тех пор была земля, славная победами.
– Я слышал, - кивнул Микитка.
Наверное, Аммонии пошли от каких-нибудь диких македонских вождей, переженившихся на пленных персиянках. Вот сокровище ему досталось! Микитка вздохнул.
– Теперь-то ты как думаешь быть?
Мардоний воззрился на него, точно это само собой разумелось.
– Как это – как думаю? Ты укроешь меня!
Микитка не ответил, поджав губы: на душе вдруг стало прескверно. А Мардоний прибавил:
– Вы, скифы, хоть и не горазды на выдумки, но своих не выдаете – я знаю!
Микитка оскорбился, вспомнив, как русские этериоты многие месяцы прятали у себя жен и детей – бывших рабов. И они, значит, без хитрости?
Он поднял глаза на Мардония и тут же опять потупился; на щеках расцвели малиновые пятна. И тут Мардоний наконец спохватился.
– Прости, я был с тобой груб!
Микитка хмуро посмотрел на него.
– Прощаю, так и быть.
Он сорвал травинку и раскусил, раздумывая, - и Мардоний теперь ждал почти благоговейно, не смея прервать его размышлений.
Наконец Микитка отбросил за спину длинные русые волосы и встал; Мардоний немедленно поднялся следом.
– Я тебя отведу к товарищам отца. Это неподалеку, - сказал евнух. – Но только ты никому не скажешь, кто ты такой!
Теперь Мардоний почти оробел.
– Хорошо… А что ты им скажешь?
– Скажу, что ты мой друг и сбежал от турок. Этого нашим будет достаточно, - отозвался Микитка, шагая вперед; Мардоний трусил рядом, заглядывая ему в глаза. – Но не думай, будто мы просты.