Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Дионисий изумился, потом выразил желание поехать с ним, хотя был очень занят со своей семьей: которая сейчас нуждалась – и в пропитании, и в защите. Но Дионисий знал, на что способны оба Валентовых сына, - и если Дария не отпустить, он сбежит самовольно!
Дарий стал на колени, услышав такое предложение.
– Побереги свои силы, дорогой дядя, - горячо сказал он, поцеловав оплетенную жилами мощную руку. – Они нужны твоей жене и дочерям… и сыну тоже! Я уже взрослый, и смогу сам позаботиться о себе! Я даже могу жениться! – прибавил юноша с румянцем на щеках.
Дионисий
– Ты достоин имени своего отца больше своего отца, - сказал он. – Я не буду тебя удерживать: поезжай. Я дам тебе воинов и проводников, но немного; и совсем немного золота. Тебе придется решать, как поступать с собой и своим братом, буде ты отыщешь его!
Дарий низко поклонился дяде и убежал собираться в путь.
Кассандра, услышавшая разговор из-за занавеси, тихо выступила из своего укрытия и подошла к мужу.
– Почему ты отпустил его? – воскликнула она. – Дарий сгинет, как его брат!
– Может быть, - сумрачно ответил ее господин. Он погладил жену по медным волосам, все еще красивым и пышным, несмотря на седину. – Значит, такова его судьба. Сын моего брата вырос и желает испытать себя, как все мужчины.
Кассандра покачала головой; потом вдруг схватила мужа своими маленькими руками за плечи и развернула к себе, впиваясь в его лицо сверкающими голубыми глазами.
– Ты не понимаешь! Его может ожидать совсем недостойная участь!
Дионисий сжал губы и окаменел на несколько мгновений, прекрасно поняв Кассандру; а потом ответил:
– Дарий умрет раньше, чем это случится. Как бы то ни было, удерживать его я не вправе! Он истинно благороден, как сулило его имя с рождения!*
Дария с любовью, гордостью и страхом провожали две его двоюродные сестры, Кира и Ксения; Кассандра вышла проводить племянника с приемным сыном, Львом, на руках. Мальчик озирал окружающее, словно все присваивая себе или примечая как свою собственность; но на руках у приемной матери сидел с удовольствием.
Дарий взял малыша у тетки и поцеловал его.
– Бог видит тебя, - прошептал юноша. Хотел еще что-то добавить, перекрестить Льва – но не добавил и не перекрестил. Опустил мальчика и подошел под благословение Кассандры.
Кассандра погладила племянника по черным длинным волосам, а он поцеловал ей руку и поклонился.
Потом Дарий пошел к дяде, занятому в своих комнатах, и долго говорил с ним без чужих ушей и глаз. И наконец покинул дом и сел на коня: с луком за узкими плечами, с мечом на поясе, обхватывавшем тонкую гибкую талию. Небольшая свита уже ожидала Дария, сидя в седлах.
Дионисий и Кассандра стояли на пороге, в мягком домашнем свете, обрисовывавшем их крепкие фигуры: Кассандра совсем не потерялась рядом с мужем, несмотря на свой небольшой рост. Она помахала Дарию рукой; и Дионисий тоже поднял руку в прощании.
Дарий помахал родственникам рукой, слезы блеснули в больших черных девических глазах – потом юноша поворотил коня и поскакал прочь; его воины последовали за ним.
И только облако пыли
Дионисий обернулся к полной тревоги жене.
– Он не пропадет, - сказал старший из Аммониев. – Бог видит его.
Дарий пропал.
Он исчез, как Мардоний, - даже еще хуже: о Мардонии было хотя бы известно, что его привезли в Константинополь, где он и бежал от власти отца; а о Дарии не знали даже, добрался ли он до Города.
Искать Дария, как он – Мардония, никто не поехал: у повстанцев некому больше было погибать. Их осталось ничтожно мало – и еще меньше тех, кто мог держать оружие.
* Минойская (критская) религия действительно была в некоторой степени матриархальна.
* Дарий (от др.-перс. “Дараявауш”) – “держащий добро”.
========== Глава 104 ==========
Мардоний приспособился жить изгоем – изгнанником: и по мере того, как шли месяцы, даже почти перестал бояться, что его найдут. Это может произойти, только если он в совсем неудачное время попадется на глаза совсем неудачному турку или греку – большей части турецких сановников и чиновников сын Валента был неизвестен и безразличен; греки тоже почти не знали его. К счастью для него самого, в плену у Ибрахима-паши Мардония усердно оберегали от столкновений с сородичами.
А если кто из ромеев на улицах и узнавал юного беглеца, они не подавали виду: даже те, кто знал о награде за его поимку. У султана набралось много христианских вассалов, но нижайших предателей, готовых выдавать Мехмеду последних борцов за свободу, среди побежденных греков оказалось все же немного. Может быть, кто-то, прослышавший о побеге Мардония, даже завидовал ему и клял себя, что нашел в себе такой же воли, как этот мальчик…
И порою Мардоний, вместе со своим скифским другом, отваживался покидать итальянские кварталы: чтобы поближе послушать городские новости и разузнать что-нибудь о своих сестрах и отце. Конечно, Мардоний не мог быть спокоен, пока его семья оставалась под властью паши. Как и не мог никуда уехать или бежать!
Для благородных людей честь – самая прочная из цепей.
Мардоний прожил на попечении русов почти два года – и за все это время ему ни разу не удалось увидеть лица своей сестры Агаты, жены Ибрахима-паши; и даже Софии, которую так никто и не прибрал к рукам. Как будто его сестры исчезли для всего мира, для всех, кроме своего господина, - как тысячи и тысячи мусульманских жен!
Иногда сын Валента плакал горючими, злыми слезами, уткнувшись в плечо Микитке, - а русский евнух успокаивал его как мог. Но мог он немного. Чем дальше, тем больше Микитка отстоял от мира мужчин, властвовавших женщинами; а Мардоний как раз вступал в такой возраст, когда ему предстояло найти свое место в мужском мире! И этот четырнадцатилетний теперь юноша, видя положение своих сестер, все больше накалялся против магометан - и снова и снова клялся себе, что не уподобится им.