Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
А потом, без всяких предупреждений, за ним пришли: Самира среди конвойных не было, и Дарий малодушно подумал, что хотел бы видеть среди турок хотя бы одно знакомое лицо. Он тут же обругал себя за эти мысли и заставил себя держаться высокомерно и не отвечать ни на какие вопросы. Впрочем, его ни о чем и не спрашивали – и обращались почти без грубости. Подталкивая Валентова сына палками, стараясь, однако, не задевать его ран, его перевели в светлую комнату над землей – с окном, которое выходило на какую-то широкую улицу. Звуки жизни, ворвавшиеся в его узилище, ошеломили
Об этом можно говорить только с Самиром, никак не со стражниками. Будь они все прокляты!
Вскоре, как Дарий и ожидал, пришел Самир – без сомнения, он решил навещать своего подопечного один, чтобы тот при виде него не вспоминал о своих палачах. Лекарь сказал, что Ибрахим-паша готов снова встретиться с Дарием завтра или послезавтра.
Дарий видел Ибрахима-пашу во время битвы, когда отец увел с поля боя азиатов; и вспомнил, что видел эту рыжую бороду, когда его вязали; хотя в первый раз допрашивал его не паша. Кажется, Дарий даже ни разу не слышал его голоса…
Сын Валента безучастно кивнул в ответ на слова лекаря. Самир улыбнулся, как он умел, - и карими глазами, и губами; и, посмотрев Дарию в глаза, слегка поклонился. Дарий попросил турка за своих людей – и Самир ответил, что они содержались хорошо и дальнейшая их участь всецело будет зависеть от поведения юного господина.
На другой день Дарию было позволено принять ванну – ах, как истосковалось по купанию его исхудалое, истерзанное тело! – и переодеться в новую одежду: шаровары, рубашку и халат, все прекрасной тонкой работы. Вместо сапог ему дали туфли без задников, которые турки носили только дома. Значит, на улицу его выпускать рановато.
Дария причесали, позволив ему оставить на свободе густые длинные волосы, которыми юноша всегда гордился; и даже припудрили волосы ароматическим порошком. А потом повели куда-то прочь из темницы – коридорами того же дворца, где он был заключен, его привели в гораздо более тесно, пестро, богато и ярко заставленную комнату.
Дарий без приглашения опустился на подушки и увидел, что в глубине комнаты на подушках же, скрестив ноги, сидит великий турок. Паша внимательно смотрел на Дария своими маленькими бесцветными глазами – и, казалось, ждал поклона. Дарий не шелохнулся.
Он увидел, что паша в комнате не один – рядом с ним другой человек, светлобородый и в белой чалме, как у Самира. Поймав взгляд Дария, прислужник громко спросил его по-гречески, раскаивается ли он в своем поведении.
Дарий так же громко ответил переводчику, что не совершил ничего, в чем ему следовало бы раскаиваться. Он знал, что Ибрахим-паша прекрасно понимает по-гречески; но, конечно, турок напустил на себя важность и желал разговаривать с Дарием только через третьего человека…
Паша сказал что-то толмачу, и тот, поклонившись господину, громогласно повторил пленнику:
– Ибрахим-паша говорит, что твое поведение, юноша, явилось причиной больших волнений в Стамбуле. Мой господин отвечает за порядок в городе и должен строго следить,
Паша сказал что-то еще; толмач кивнул, словно в ответ на давно известное. Он заговорил с Дарием словно бы от себя.
– Ибрахим-паша и другие слуги великого султана уже потерпели немалый ущерб от твоей семьи, Дарий Аммоний. Говоря по справедливости, вы все заслуживаете казни.
Дарий ощутил, как сердце замерло в груди.
А через несколько мгновений толмач прибавил:
– Но мой господин в своей бесконечной милости готов простить ваши прегрешения, если ты признаешь, что погряз во тьме ложных верований, и добровольно придешь к Аллаху.
Дарий был готов к этому; минуту назад он ощутил себя обреченным, а теперь… почти прощенным… Какая хитрая игра!
Медленно сын Валента поднял голову и посмотрел прямо на пашу.
– Если я приму ислам…
И вдруг голос его окреп, глаза заблистали; даже паша не решился прервать его речь, несмотря на то, что никто на его памяти еще не смел говорить с ним в таком тоне. Никто… кроме родителя этого юнца.
– Ты должен поклясться всем, что для тебя свято, что если я приму ваше учение, ты не тронешь моих сестер и будешь защищать их, обращаться с ними с заботой и уважением! – воскликнул Дарий.
– Ты освободишь моих воинов… и откажешься от поисков моего мертвого брата.
Последнее было очень рискованно – но Дарий сказал это.
Спустя несколько мгновений ужасного молчания градоначальник ответил – опять через переводчика:
– Твои сестры будут содержаться, как подобает их положению и происхождению, если они будут во всем послушны и покорны своему господину. До сих пор их неслыханно дерзкое поведение оставалось без наказания, потому что пророк учит относиться к женщинам с мягкостью и милосердием, снисходя к слабостям их природы. Но дольше так продолжаться не может.
Переводчик помолчал, давая Дарию осмыслить слова великого турка, - а потом, недолго послушав своего господина, продолжал:
– Твои воины будут освобождены и войдут в твою личную стражу, если ты пожелаешь.
– А мой брат? – спросил Дарий.
Паша, усмехнувшись, что-то громко сказал толмачу по-турецки - и слуга ответил Дарию:
– Ибрахим-паша не станет больше тревожить прах твоего несчастного брата. Если ты дашь слово не пытаться сбежать из Стамбула – иначе мой господин возьмет назад все свои обещания, как и следует поступать с вероломными людьми.
Дарий взглянул прямо в глаза паше и увидел улыбку, которую тот спрятал в рыжей бороде. Он кивнул с колотящимся сердцем: они прекрасно поняли друг друга.
Потом градоначальник махнул рукой кому-то за спиной Дария; пленника подхватили под локти и вывели из комнаты.
Обряд обрезания над ним совершил Самир – Дарий не знал, смог бы допустить до себя чужого турецкого лекаря; но когда увидел, как этот молодой полугрек приближается к нему, держа в руках кожаную подстилку и нож, то подумал, что Ибрахим-паша вполне способен в отместку приказать сделать его евнухом…