Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Дай ей волю, она оскопила бы всех мужчин на земле, - неожиданно произнес хозяин дома. – Моя возлюбленная сестра здравствует только потому, что рядом с ней есть мужчины, которые позволяют себя топтать…
Он отпустил евнуха, а тот почувствовал, что страх ушел – явилось какое-то смутное сочувствие к этому господину.
– Есть два рода женщин, мой юный друг, - задумчиво проговорил патрикий, склонив голову; они с Микиткой по-прежнему сидели так близко, что ощущали теплоту тел друг друга. – Женщины бывают жалкие и опасные: жалких больше… но как только женщина перестает быть жалкой, она делается опасной.
Фома поднял голову и посмотрел на Микитку – он теперь улыбался: с теплым, предостерегающим сочувствием.
– А твоя жена Феодора, господин, жалкая или опасная? – неожиданно для самого себя спросил Микитка; он тут же испугался своих слов, но патрикий ничуть не рассердился. Рассмеявшись, он потрепал собеседника по плечу.
– Опасная, - сказал ромей. – И чем дальше, тем опаснее она делается… и я все больше люблю ее. Я всю жизнь очень любил этих двух женщин – и они всю жизнь жалили мне сердце.
Он помолчал.
– Впрочем, тебе жен бояться нечего. Разве что своей матери – думаю, ты сам знаешь, мой друг, к какому роду женщин она относится…
Микитка даже не стал спрашивать, откуда патрикий Нотарас так хорошо осведомлен о его семье. А хозяин дома после нескольких мгновений такого же теплого, ядовито-сочувственного молчания спросил:
– Хочешь, я буду тебя учить – языкам, философии, поэзии? Ведь ты, конечно, совсем невежествен?
Микитка покраснел.
– Хочу, - сказал он, не отпираясь от поименования невеждой. – Тогда уж и Мардония тоже, господин. Ведь он рос со мной и учился только работать руками!
Фома кивнул.
– Конечно, и Мардония. Дионисий его только драться и скакать на лошади может научить; а воин из Аммониева сына все равно будет неважный. Как и из меня.
Он отвернулся, и его лицо странно дернулось; а может, так только показалось из-за игры теней. Глядя на этого непонятного человека, Микитка спрятал руки в рукава, ощущая озноб, - не то испуг, не то предчувствие страха.
– У тебя чудесный сад, господин, - сказал он. Фома тонко улыбнулся, словно делился с русским рабом своим ядом.
– Спасибо, - сказал он. – Моя жена тоже хвалит меня за то, как я садовничаю.
Он встал и оправил длинную розовую хламиду с каймой, по которой катились золотые барашки волн, - меандр, означающий вечную смену поколений: излюбленный греками орнамент. Потом патрикий еще раз пытливо и тревожно взглянул на евнуха своими серыми глазами:
– Так ты будешь заниматься со мной?
– Буду, господин. И скажу Мардонию, - обещал Микитка.
Фома бледно улыбнулся и ушел. А Микитка прижал руку к сердцу, ощущая огромное волнение, - он вдруг понял, что не столько этот человек и его уроки нужны им с Мардонием, сколько они оба нужны патрикию Нотарасу. Еще один ромей со своими ромейскими причудами, за которого он, Микитка, теперь в ответе!
Тут в конце дорожки, за маслинами, показалась чья-то тень – Феофано! Микитка пошевельнулся, потом быстро встал: он не мог сидеть в присутствии этой женщины, хотя ему легко сиделось в обществе ее двоюродного брата.
Феофано подошла к нему и положила руку на плечо; а Микитка содрогнулся, вспоминая, как эта лакедемонянка вытаскивала его из тюрьмы. Нет, ему никогда не забыть ничего, что она с ним сделала!
– Здесь сейчас был мой брат? Вы говорили
– Да, госпожа, - ответил Микитка. Он прибавил – немного робко, но решительно:
– Господин Фома Нотарас хочет давать мне и Мардонию уроки.
Русский евнух взглянул в лицо лакедемонянке. Она не смотрела на него – глядела в сторону, кусая губы:
– Давать уроки?.. Интересно!
Потом посмотрела на Микитку – взгляд ее потеплел, губы улыбнулись:
– Что ж, занимайтесь. Вам всем это будет на пользу.
Она встрепала русые волосы бывшего раба и ушла так же быстро, как появилась, оставив его в кипарисово-лимонном облаке своих духов. А Микитка подумал, что с Фомой Нотарасом ему, как и с Мардонием Аммонием, придется решать другие неведомые ему трудности другого древнего и благородного византийского семейства. И Феофано его опять для чего-то приспособила…
Что ж, приспособила – и ладно. Тому себя надо жалеть и корить, кто болтается без пользы.
Патрикий Нотарас оказался прекрасным учителем – хотя Микитка до сих пор не имел никаких учителей и ему не с кем было сравнивать; но в первый раз в жизни он испытал наслаждение, доступное немногим избранным; и еще меньшему числу людей в его век. Наслаждение общением с истинно образованным византийским греком – и спорами, спорами с человеком, умеющим их вести.
– Если бы вы ходили в обыкновенную школу для благородных юношей, - если бы у нас еще оставались такие школы, - посмеиваясь, говорил патрикий, остановившись напротив стола, за которым сидели двое его учеников, - вас бы заставили хором повторять прописные истины, а за любые вопросы вы получали бы палки! Так учат детей в мусульманских школах, - произнес он, оглаживая свой подбородок. – Так воспитывают наших врагов, мои дорогие: греки же учат все подвергать сомнению.
– И Бога тоже? – вдруг громко спросил Мардоний, до сих пор завороженно молчавший.
Фома взглянул на него.
– Если ты чувствуешь, что можешь быть один, - то и Бога, - мягко согласился учитель.
Мардоний потупился, живо вспомнив о брате и отце.
– Я не могу быть один, - прошептал он. – Бог должен существовать!
Фома примостился на краешке стола и, смеясь, похлопал юноше.
– Блестяще, Мардоний! Бог должен существовать, потому что нужен тебе, - я восхищен твоей логикой! И знаешь, - понизив голос, вдруг серьезно прибавил патрикий. – Я согласен с тобой. Бог должен быть уже постольку, поскольку нужен нам… и человеческая логика к Нему неприложима.
Патрикий сложил руки на груди.
– Истинно свободен тот, кто не нуждается в Боге, - и потому среди людей едва ли найдешь хотя бы одного истинно свободного. Но греки ближе к этому состоянию, чем османы. Может быть, османы вовремя завоевали нас - спасли нас от самих себя!
Юноши затихли – и понимая, и боясь до конца понять этого философа. А Фома Нотарас склонился над ними и положил им руки на головы, сблизив русую и черную макушки:
– Не думайте об этом, дети. Не губите в себе способность отдаваться иллюзиям – человек, который рано лишается этой способности, становится несчастен на всю жизнь! Лучше займемся теми прекрасными сказками, которые человечество выдумало для себя за свою долгую историю.