Стена

Шмелев Иван Сергеевич

Блоусый Михайла смотрлъ на Трофима, и чмъ жалостливе говорилъ Трофимъ, крпче впивался и кривилъ ротъ. Онъ охватилъ жилистыми руками синiя колни съ заплатками и смотрлъ.

– Все-о бузыганился, все трепался… - для васъ да для васъ! Я умный! А что самъ! Склизкiй ты, во што!

Его свтлые глаза совсмъ запали и потемнли, и горечь залегла въ опустившихся углахъ рта. И лицу Михайлы передалась эта горечь, онъ вздохнулъ и еще крпче захватилъ колни.

– Нонче бастовать тоже… не годится, - осипшимъ, пропитымъ голосомъ сказалъ лихачъ,

заломилъ шапочку съ перышками и лниво сплюнулъ.
– За это нонче… не тово…

– Разв настоящiй ты, чистосе-ердъ? Юла ты! Намутилъ-накрутилъ, а самъ вонъ онъ какой - въ стаканчик утопъ!

– Я въ стаканчик утопъ?!

– Уйди!
– выдохнулъ Михайла и перевелъ глаза на солдата.

– А, елова голова!.. Я т-теб покажу…

– Писто-онъ!
– звалъ съ балкона Тавруевъ.

– Давай мрку! Въ стаканчик утопъ?! А кто первый возникъ на это, кто мрку подозрлъ? Мн сейчасъ инженеры смрятъ. Давай мрку!

Никто не подалъ ему тесинку. Онъ ползъ въ лопухи и отыскалъ.

– Покажу еловымъ головамъ!

XIV.

На балкон настроенiе поднялось. Женщины отвалились къ перильцамъ обмахивались букетами сирени и въ быстрыхъ движенiяхъ и въ крикливомъ смх ихъ чувствовалось хмльное. Тавруевъ ходилъ поглядывая исподлобья, молча наливалъ себ коньяку и молча пилъ. И опять ходилъ засучивъ рукава и отстегнувъ воротъ рубашки, изъ-за которой выглядывала заросшая волосами грудь. Тоненькiй землемръ хвастался передъ женщинами, какiе у него мускулы, щелкалъ въ посинвшiе отъ натуги бицепсы и предлагалъ пожать.

– Да обратите же вниманiе на природу, господа!
– призывалъ усачъ, показывая на садъ.
– Какъ золотятся вершины деревьевъ! Отстань, ну тебя! У тебя мускулы, какъ у паука… Господа же!

– Писто-онъ!

– А здсь я, Лександръ Сергичъ… чистъ, какъ листъ… - отозвался Пистонъ подъ балкономъ.

– Ага. Вотъ что, братъ…

Тавруевъ стоялъ у перилъ и смотрлъ въ садъ на блорозовыя кучи щебня въ зелени.

– Да… Ломаютъ?

– Ломаютъ Лександръ Сергичъ.

Въ дальнихъ кустахъ къ прудамъ въ наступившемъ затишьи подалъ пока еще робкую зачальную трель соловей. Но еще не сло солнце и трель не вытянулась и не перелилась въ сочное щелканье. Не было еще въ ней влажнаго и томящаго трепета ночи.

– И домъ будутъ?

– И домъ будутъ, Лександръ Сергичъ.

– Ваше сiятельство, разршите судьбу! А, ваше сiятельство!..

Солдатъ снизу тыкалъ тесинкой въ перильца, сиплъ и нахально смотрлъ бритымъ лицомъ, тоже гологрудый, съ мускулистыми засученными руками.

Шумли на балкон. Пли съ гитарой и мандолиной и позванивали рюмками на припвъ.

«Солда-ты! солда-ты-ы… по улиц идутъ!

«Солда-ты! солда-ты-ы… играютъ и поютъ!

Разъ-два-три-четыре…

– Безъ хлба сидимъ! Господа землемры!

Солдатъ стукнулъ тесинкой.

– Господа аристократы!..

Тавруевъ рванулъ

и отшвырнулъ въ кусты.

– Къ чорту!

Но солдатъ отыскалъ тесинку и опять совалъ. Фирочка ухватилась за конецъ, но у ней выхватилъ тоненькiй землемръ.

– Безъ хлба сидимъ!
– хриплъ солдатъ подъ балкономъ.
– Обмриваютъ!

– Пшелъ къ чертямъ!
– отмахнулся Тавруевъ.
– Пистонъ, выдай имъ… Псни чтобы!..

Онъ вынулъ бумажникъ и выкинулъ трешницу.

– Урра!
– подхватилъ налету солдатъ и закрутилъ надъ головой.
– Деньгами одляютъ!

Трещали кусты бузины - шла артель. Выступилъ, взглядывая исподлобья, Трофимъ; стоялъ за нимъ, какъ блая груда, Михайла; показывалъ костистое, съ жуткимъ рубцомъ, лицо Мокей. Толпились невидные и, какъ поставленныя на травку большiя зеленыя куклы, высматривали извозчики.

– Псни валяй!
– кричалъ Тавруевъ.
– Внизъ по Волг- р-к-!.. Ну?

– Нельзя, Саша… - упрашивалъ землемръ, удерживая тесинку, которую вырывалъ Тавруевъ, возя землемра по балкону.
– Это же экс… плотацiя!

– Къ инструменту прикиньте, ваше благородiе! Сейчасъ окажетъ!
– взывалъ солдатъ.
– Жульничество!

– Я сейчасъ самъ… Что у васъ? Кто безъ хлба?

Тавруевъ поставилъ ногу на перила.

– Дозвольте я по образованному…

– Вс ноги изгадили… извольте досмотрть…

– Я объясню, ваше благородiе! Ниспроверженiе закона… прямо жульничество… Приказчикъ дармодъ, жуликъ… душу изъ него вытрясемъ!

– Ну, живй! У губернатора изложу. Ну?!..

– Дозвольте, ваша милость, я обскажу… - началъ объяснять Трофимъ, услыхавъ про губернатора.
– Обкрутилъ насъ двнадцать душъ…

– Подложный документъ взялъ!

– Ты, солдатъ, погоди… Сначала надо… Вотъ вс ноги изгадили, извольте доглядть… вкругъ по камню стекло битое… и глазъ не кажетъ, ваша милость! Не кирпичикъ, а гнила, какъ…

– Ну, тяни!..

– А подай ему цлака… условье написано… и пачпортами грозится…

– Хорошо, посл… ступайте!

– Итить-то намъ некуда, ваша милость! Теперь сколько денъ потеряемъ… невпроворотъ въ городу народу, ваша милость… - ноющимъ голосомъ говорилъ Трофимъ.
– Ваша милость…

– Есть! Ненормальная мрка!
– радостно кричалъ тоненькiй землемръ, путаясь въ лент рулетки.
– На сантиметръ! Да Наденька, не балуйтесь!

Онъ накладывалъ ленточку на тесинку, а блондинка сдергивала.

– Больше мрка! Что?!
– кричалъ солдатъ, взмахивая руками.
– На вершокъ фальшивитъ!

– Ваша милость, - упрашивалъ Трофимъ, передергивая поясокъ.
– Въ сил вы, а мы черный народъ, утрудящiй… Куда ни толкнись, какъ объ стнку…

Съ затаеннымъ доврiемъ смотрлъ онъ въ волосатую грудь Тавруева и видлъ за нимъ оживленныя лица и яркiя платья. Видлъ золотыя пуговицы на блыхъ кителяхъ и чинно посматривающiя значками свженькiя фуражки, положенныя на перильца. Топтался и перебиралъ поясокъ.