Стена

Шмелев Иван Сергеевич

– «Чай-чай, при-мчай, куда ча-айки летятъ! до-обрый мо-о-лодецъ идетъ!» Попьемъ, Ванъ-Ванычъ!

И по тону, и по взглядамъ солдата, и по развязавшемуся разговору въ артели приказчикъ понялъ, что лучше уйти отъ грха подальше. Ну ихъ! Онъ прошелъ въ садъ, въ кусты, и устроился на куч щебня. Поглядывалъ, какъ тамъ, у господъ.

А на балкон уже позванивала гитара. Расположились на ящикахъ и скамейк вокругъ пристроеннаго изъ досокъ помоста. Вытребованный солдатъ помогалъ потрошить кульки. Тавруевъ ходилъ, руки въ карманы, и распоряжался. Женщины припудрились и, смясь,

подпвали тоненькому землемру. Усачъ сосредоточенно настраивалъ гитару, изогнувшись и приложивъ ухо къ дек.

– «Бога-а-тый-то мужикъ стъ пуншъ-гласе-э…» Ну, что же?
– приглашалъ тоненькiй.

– Да ну васъ!
– смялись и отмахивались женщины.
– Давайте - «Шумлъ-гремлъ»…

– Шарманка! «А б-эдный-то мужикъ…»

Женщины зажимали уши и взвизгивали.

– Бро-ось пошлости!
– кидалъ усачъ, наигрывая подъ-сурдинку.

– Ваше благородiе, толстобрюхую-то купорить? Опосля? А коньяки на поправку. Господа офицеры учили… Мадамы ножками стучатъ, мороженаго просятъ - тогда за коньяки. Чисто погребокъ у насъ, ваше вскородiе…

– Нтъ, вы отгадайте!
– приставалъ землемръ.
– Почему теперь женщину трудно понять? Ну-съ? Я намекну… Вотъ-съ, юбочки…

Онъ положилъ об ладони на обтянутыя колни блондинки. Об смялись и тянули раздумчиво:

– Странно! Почему… женщину… трудно понять?… Юбки-то зачмъ?

– Пошелъ ты съ философiей!
– отмахнулся усачъ.

– Наденька, почему? Фирочка? По-нять! Поня-ти!!

Въ тихомъ, уже вечернемъ, саду бился визгливый смхъ и прыгалъ жирный хохотъ. Солдатъ поглядывалъ на полныя руки блондинки, со складочками у сгиба, на маленькiя ноги, высматривающiя лакированными носочками, и нагло ошаривалъ взглядомъ другую, въ ярко-желтомъ, тонкую Фирочку. Она сидла на перильцахъ и задумчиво глядла въ садъ. Верхняя губка у ней выступила надъ нижней, и маленькое лицо было похоже теперь на личико усталаго и чмъ-то опечаленнаго ребенка.

Въ саду тянулись вечернiя тни, и красноватыя пятна подвигающагося къ закату солнца залегли на черныхъ стволахъ и прозрачныхъ еще шатрахъ липъ по закраинамъ сада.

– Не портите настроенiя, господа!
– говорилъ гусаръ, тихо наигрывая - «ахъ, барыня-барыня».
– Вы глядите! Вдь это при-рода!

Онъ положилъ гитару и подошелъ къ периламъ.

– Природа-мать! Тебя я обожаю!
– онъ раскинулъ руки и запрокинулъ голову.
– Фу… Вы слышите, господа?.. Что-то такое… того…

– Тьфу!.. Вотъ… отсюда тянетъ, изъ этихъ кустовъ… сидть нельзя…

– Собачкой, ваше благородiе. Лежитъ тутъ и воняетъ…

– Вотъ гд собака-то зарыта! Сейчасъ же убрать!

– Господа, курите ваши си-га-ры!
– просили женщины, обмахиваясь платочками.

– Дозвольте и мн сигареточку для отшибки! Вотъ, благодарю! Батарея на изготовк!

Усачъ началъ воркующимъ баскомъ:

«Въ гар-ре-э-м нжится султан-су-ултанъ,

«Прекра-асный жребiй ему данъ, ему данъ…

– Маршъ!
– махнулъ Тавруевъ солдату.

Тотъ вышелъ налво кругомъ.

XIII.

Выпили

на складчину и теперь сидли вокругъ закипавшаго котла, собираясь опять пить чай. Извозчики ршили не возвращаться въ городъ, - чего гонять, разъ завтра все равно надо прiзжать поутру!
– и отпрягали лошадей. Ямщикъ, въ шапочк съ перышками и плисовой безрукавк, съ лнивой важностью лихача разсказывалъ акающей артели, какъ лихо катилъ изъ города - фонарь у заставы своротилъ. Двухъ минутъ не набралъ, былъ бы при часахъ!

– На споръ пошелъ, ей Богу! Лошадей жалко только, а ужъ… Двсти рублей цна!

– Чего двсти-то, лошадки?
– спросилъ Трофимъ и оглянулъ похрустывающихъ лошадей.

– Часы! Лошадки хозяйскiя… Ну, другорядь погоди, нажму.

Разсказывалъ, какъ пили на полдорог, въ зеленяхъ, и поили коньякомъ повстрчавшагося урядника.

– Полбутылки осадить заставилъ, право слово! Чего! У губернатора правая рука, на порученiяхъ…

– У губернатора?.. и-и! рука?!
– подивился Трофимъ и точно умылъ лицо.

– Ему производитель дворянскiй который, дядей приходится… - хвасталъ пистонъ.
– Теперь скоро помретъ - сто тыщъ, неизбжно!

– А-а… А это у ихъ аменины, значитъ, какiя?
– пыталъ Трофимъ, вспоминая про кульки.

– Такъ жируетъ. Деньги у его стали, за имнье получилъ сколько-то тамъ тыщъ. Цлую недлю у бондарши крутился. Отъ ее и двокъ брали…

– А какъ настоящiя, смотрть-то… Чистыя…

– Проститутки - ямщикъ прилегъ на локоть и сплюнулъ струйкой.
– Еще чиновники будутъ, - на бирж нашихъ рядили, двоихъ… Эхъ, водки-то на курячiй глотокъ купили!

Гаврюшка таращилъ глаза, надувалъ щеки и все съ чего-то зажималъ ротъ. И вдругъ перегнулся въ колни и закатился визгомъ.

– И пьянъ я… и-ихъ, пья-анъ…

Тянулъ за рукавъ Трофима и лзъ цловаться.

– Поросенокъ-то надудолился!
– сказалъ ямщикъ, сплевывая.

Трофимъ потрепалъ Гаврюшку за волосы.

– Спать ступай, дурачокъ. За вихоръ вотъ драть, поганца…

Солдатъ лежалъ на спин и курилъ сигару, пуская дымъ чрезъ ноздри и отводя руку, какъ это - видлъ онъ - длали господа.

– Р-рупь штучка. На-ка, разокъ потяни, ддушка Трофимъ - не потрафишь!

– Шантрапа ты, вотъ что… бутылошникъ! Вотъ сидимъ и ништо… - жаловался Трофимъ извозчикамъ.
– Вонъ онъ взгомозилъ всхъ теперь забастовку дламъ, милый человкъ… забастовку-у! Думали такъ, что путный, въ артель взяли на промръ тамъ, али што, а онъ гд бы выпить - только и стерегетъ…

Съ пасхи не пилъ Трофимъ, откладывалъ каждую копейку. И теперь, выпивъ, пожаллъ, что далъ пойманный двугривенный.

– Воду самъ-то пьешь, елова голова?!

– Не желаетъ проникать окром бутылки. Теперь кирпичу не дали хозяинъ должонъ прiхать для хорошаго разговору, а онъ вонъ какой мокрый…

– Это я-то мокрый! Я теперь хочь кому глотку перемъ. Въ доску положу!

– И прямо какъ въ клепкахъ. А податься некуда, у кажнаго семейство, кажный пятачокъ дорогъ - онъ опять вспомнилъ про двугривенный - отъ работы до работы, мила-ай… - стукнулъ онъ себя въ грудь, - пачпорта опять… а ему што!