Стена
Шрифт:
– Душу вынула… Ночи изъ тебя не сплю… залточка ты моя-а!..
Потрескивало и возилось въ туман. Будто какъ поцлуи путались въ сочномъ чвокань соловьевъ.
– Чортъ ихъ разберетъ!
– злобно сказалъ солдатъ, прислушивясь къ возн.
Смотрлъ, какъ вздрагивали надъ туманомъ вершинки лозинъ.
Досадой накатило на него. Схватилъ мотыгу и ломъ и изо всей силы швырнулъ за плотину, въ прудъ. Постоялъ, поглядлъ, какъ поплыли темные волнующiеся круги, и побрелъ къ усадьб.
На
– Скажешь, - отъ Василь Мартынова, - безъ пачпорта выдастъ. А ребенка на случай прихвати.
Стряпуха не спала всю ночь - все сторожила на порожк, и когда Михайла понесъ ребенка, пошла за нимъ. Но онъ не взялъ ее.
– Артель серчаетъ. И я-то два дни не работаю…
Она еще ниже надвинула платокъ и принялась за корчаги. И не видно было, плачетъ ли она, или у ней все то же каменное лицо, съ какимъ ходила она по чужимъ проселкамъ, отыскивая Мдниково.
День разгорался, и уже по синевато-свинцовой окраск неба можно было сказать, что будетъ жарко. Артель до восхода солнца выступила на работу, и опять пошелъ по саду упорный сыплющiй стукъ, чего-то добивающiйся у камня. Въ щебень разсыпалась стна, изъденная сыростью осени непокрытой, непогодами долгихъ лтъ, отдавая рдкiе крпкiе кирпичики.
Но артель съ терпливымъ упорствомъ выгрызала ихъ и складывала въ мрные кубики подъ все усчитывающимъ взглядомъ покойно-вдумчиваго Трофима. Все усчиталъ онъ и зналъ, что каждый пятокъ заботливо вывернутыхъ кирпичей - та же копейка.
Съ утра опять прiхали за кирпичомъ подводы. Хозяинъ еще не вернулся съ линiи, но къ обду, какъ говорили возчики, прiхать долженъ.
Но прошелъ и обдъ, и во вторую возку прiхали подводы, а хозяина не было. Тогда уже не одинъ солдатъ - онъ все такъ же лежалъ подъ кустомъ - требовалъ бросить работу: Цыганъ и Лука, голова рдькой, и курносый Гаврюшка, и даже совсмъ невидные подняли разговоръ съ Трофимомъ.
– Мочи не стало… Въ оттяжку повелъ… Бросай!
– Не давать ему кирпичу! Врно солдатъ говоритъ…
– Ребята, годи!
– уговаривалъ Трофимъ.
– Сколько денъ потеряемъ… пачпорта опять…
Говорилъ, что полнымъ-полно въ город, пугалъ пустыми днями. Прижималъ избитый, весь въ розовыхъ пятнахъ ссадинъ, загрублый кулакъ къ взмокшей груди, билъ пяткой мотыги въ землю - не помогало. Хмуро глядла артель на вороха набитаго щебня, пустой работы, и эти молчаливые вороха давили. И горячiе, и невидные грудились за солдатомъ.
– Не давай кирпичу!
– Не еловы головы!
– кричалъ солдатъ, подхватывая подъ уздцы лошадь.
– Вороч'aй! Да ворочай ты!!.
Приказчикъ кричалъ:
– Не можешь хозяйское добро
Возчиковъ было трое, и для нихъ было все равно, дадутъ или не дадутъ кирпича.
– зжай, ребята! Полицiю пригоню…
Приказчикъ вскочилъ на красный полокъ и хлестнулъ лошадь. Но ее хлестнули съ другого боку.
– Осади!
Рвали лошадь. Она взматывала головой, пятилась и шарахалась, присдая и кося испуганными глазами. Нахлестывали въ раздувающiяся розовыя ноздри, а она ощеривала зубы и закусывала языкъ.
– Сходи!
– угрожалъ солдатъ, покачивая мотыгой.
– За ноги сволоку, сходи!
Возчикъ швырнулъ вожжи, отошелъ и сталъ скручивать покурку. Слзъ и приказчикъ.
– Самоуправленiе?.. Ладно… я тебя съ подицiей достигну!
– По-лицiей?! Ты меня поли…
– Тронь, тронь!..
– Ты меня…
Солдатъ весь подобрался, закрутился, какъ тугая пружина, и подходилъ къ приказчику, медленно занося руку. Приказчикъ отступалъ, выставивъ руку впередъ, и такъ они шли, лицо на лицо, мряя другъ друга глазами.
– Не надоть!
Трофимъ сталъ между ними. И такъ крпко сказалъ, и такъ посмотрлъ, что солдатъ сразу остылъ.
– Я т не елова голова… - сказалъ онъ, вспомнивъ понравившееся ему слово Прошки.
Приказчикъ заправлялъ выхавшую въ суматох рубаху.
– Такъ ты… сопротивленiе?.. хорошо…
– Я вашего-то брата перещелкалъ!.. Офицеровъ за грудки подъ Лаяномъ тресъ, а не то што…
– Безъ пачпорта достану, злая рота!
Солдатъ выкинулся, точно опять хотлъ броситься на приказчика. Но не бросился. Онъ ползъ въ карманъ зелено-желтыхъ штановъ, выкинулъ оттуда складной ножикъ, вывернулъ карманъ и принялся рзрывать подшивку.
– Безъ пачпорта… безъ пачпорта… Гляди на, собачье шило!
– выхватилъ онъ изъ прорхи зеленую тетрадку.
– На вотъ! Цпляется-вьется, въ руки не дается!
И повертлъ передъ носомъ приказчика. Только почмокалъ Трофимъ.
– Да-а… про кого сказано-то: на семи сидла - восемь вывела!
– Я, братъ, и десять выведу! На вотъ, понюхай!
Тряхнулъ головой и выругался. Смялись въ артели. Пробираясь кустами, шелъ со стороны плотины Михайла съ ящичкомъ на полотенц.
Ухали пустыя подводы.
Артель сидла вокругъ большого закопченаго котла, черпала крутой кипятокъ и добавляла изъ заварки. Пили молча, жадно, всхлебывая и отдуваясь, обжигая глотки и уставясь глазами въ булькающiй котелъ, въ которомъ прыгала блая накипь. Пили, подставивъ взмокшiя головы солнцу и стряхивая щекочущiя лобъ капли пота. Пили, ни о чемъ не думая, хотя въ выкатившихся глазахъ стояла налипшая дума.
И когда выпили по пятой чашк, стали говорить. Говорили, что теперь хозяинъ вотъ-вотъ прикатитъ. А и завтра не прикатитъ - идти самимъ и требовать пачпорта и расчетъ. Трофимъ только и сказалъ: