Стихотворения (1884 г.)

Бенедиктов Владимир Григорьевич

Старому приятелю

Стыдись! Ведь от роду тебе уже полвека: Тебе ли тешиться влюбленною мечтой И пожилого человека Достоинство ронять пред гордой красотой? Ты жалок, ты смешон, отчаянный вздыхатель, – И – знаешь, что еще? – уж не сердись, приятель: Ты вор; у юности ты крадешь сердца жар. Ты – старый арлекин, проказник седовласый, В лоскутьях нежности дряхлеющий фигляр, Ты дразнишь молодость предсмертною гримасой. Тогда как в стороне родной Хлопочут все об истребленье взяток И всё отрадною блеснуло новизной – Ты хочешь представлять минувшего остаток, И там, где общество суровых просит дум И дел, направленных к гражданскому порядку, Ты ловишь призраки; сорвавши с сердца взятку, Молчит подкупленный твой ум. Когда и юноши, при всем разгаре крови, В расчеты углубясь, так важно хмурят брови, Тебе ль свой тусклый взор на милых обращать, И, селадонствуя среди сердечных вспышек, С позором поступать в разряд седых мальчишек, И мадригалами красавиц угощать, И, в жизни возводя ошибку на ошибку, Весь век бродить, блуждать, и при его конце То пресную слезу, то кислую улыбку Уродливо носить на съеженном лице? Опомнись наконец и силою открытой Восстань на бред своей любви! Сам опрокинь его насмешкой ядовитой И твердою пятой рассудка раздави! Взглянув прозревшими глазами, Смой грех с своей души кровавыми слезами И пред избранницей своей Предстань не с сладеньким любовных песен томом, Но всеоружный стань, грянь молнией и громом И оправдайся перед ней! «Я осудил себя, – скажи ей, – пред зерцалом Суровой истины себя я осудил. Тебя я чувством запоздалым, Нелепым чувством оскорбил. Прости меня! Я сам собой наказан, Я сам себе пощады не давал! Узлом, которым я был связан, Себе я грудь избичевал – И сердце рву теперь, как ветхий лист бумаги С кривою жалобой подьячего-сутяги». 1857

Оставь!

«Оставь ее: она чужая, – Мне говорят, – у ней есть он. Святыню храма уважая, Изыди, оглашенный, вон!» О, не гоните, не гоните! Я не присвою не свою; Я не во храме, посмотрите, Ведь я на паперти стою… Иль нет – я дальше, за оградой, Где, как дозволенный приют, Сажень земли с ее прохладой Порой и мертвому дают. Я – не кадило, я – не пламень, Не светоч храма восковой, Нет: я – согретый чувством камень, Фундамент

урны гробовой; Я – тень; я – надпись роковая На перекладине креста; Я – надмогильная, живая, Любовью полная плита. Мной не нарушится святыня, Не оскорбится мной она, – И бог простит, что мне богиня – Другого смертного жена. 1857

Посещение

Как? и ночью нет покою! Нет, уж это вон из рук! Кто-то дерзкою рукою Всё мне в двери стук да стук, «Кто там?» – брызнув ярым взглядом, Крикнул я, – и у дверей, Вялый, заспанный, с докладом Появился мой лакей. «Кто там?» – «Женщина-с». – «Какая?» – «Так – бабенка – ничего». – «Что ей нужно? Молодая?» – «Нет, уж так себе – того». «Ну, впусти!» – Вошла, и села, И беседу повела, И неробко так глядела, Словно званая была; Словно старая знакомка, Не сочтясь со мной в чинах, Начала пускаться громко В рассужденья о делах. Речь вела она разумно Про движенье и застой, Только слишком вольнодумно… «Э, голубушка, постой! Понимаю». После стала Порицать весь белый свет; На судьбу свою роптала, Что нигде ей ходу нет; Говорила, что приюта Нет ей в мире, нет житья, Что везде гонима люто… «А! – так вот что!» – думал я. Вот сейчас же, верно, взбросит Взор молящий к небесам Да на бедность и попросит: Откажу. Я беден сам. Только – нет! Потом так твердо На меня направя взор, Посетительница гордо Продолжала разговор. Кто б такая?.. Не из граций, И – конечно – не из муз! Никаких рекомендаций! Очень странно, признаюсь. Хоть одета не по моде, Но – пристойно, скважин нет, Всё заветное в природе Платьем взято под секрет. Кто б такая? – Напоследок (Кто ей дал на то права?) Начала мне так и эдак Сыпать резкие слова, Хлещет бранью преобидной, Словно градом с высоты: Ты – такой, сякой, бесстыдный! – И давай со мной на ты. «Ну, беда мне: нажил гостью!» Я уж смолк, глаза склоня, – Ни гугу! – А та со злостью Так и лезет на меня. «Нет сомнения нисколько, – Я размыслил, – как тут быть? Сумасшедшая – и только! Как мне бабу с рук-то сбыть? Как спровадить? – Тут извольте Дипломатику подвесть!» Вот и начал я: «Позвольте… То есть… с кем имею честь?.. Кто вы? Есть у вас родные?» А она: «Мне бог – родня. Правда – имя мне; иные Кличут истиной меня». «Вы себя принарядили, – Не узнал вас оттого; Прежде, кажется, ходили Просто так – безо всего». «Да, бывало мне привычно Появляться в наготе, Да сказали – неприлично! Времена пошли не те. Приоделась. Спорить с веком Не хочу, а всё же – нет – Не сошлась я с человеком, Всё меня не любит свет. Прежде многих гнула круто При Великом я Петре, И порою в виде шута Появлялась при дворе. Царь мою прощал мне дикость И доволен был вполне. Чем сильнее в ком великость, Тем сильней любовь ко мне. Говорю, бывало, грубо И со злостью натощак, – Многим было и не любо, А терпели кое-как. Ведь и нынче без уклонок Правдолюбья полон царь, Да уж свет стал больно тонок И хитер – не то что встарь. Уж к иным теперь и с лаской Подойдешь – кричат: «Назад!» Что тут делать? – Раз под маской Забралась я в маскарад, – И, под важностью пустою Видя темные дела, К господину со звездою Там я с книксом подошла. Он зевал, а тут от скуки Обратился вмиг ко мне, И дрожит, и жмет мне руки; «Ah! Beau masque! Je te connais». «Ты узнал меня, – я рада. С откровенностью прямой В пестрой свалке маскарада Потолкуем, милый мой! Правда – я. Со мной ты знался, Обо мне ты хлопотал, Как туда-сюда метался Да бессилен был и мал. А теперь, как вздул ты перья, Что раскормленный петух, Стал ты чужд ко мне доверья И к моим намекам глух. Обо мне где слово к речи, Там ты мастер – ух какой – Пожимать картинно плечи Да помахивать рукой. Здравствуй! Вот мы где столкнулись! Тут я шепотом, тайком Начала лишь… Отвернулись – И пошли бочком, бочком. Я к другому. То был тучный, Ловкий, бойкий на язык И весьма благополучный Полновесный откупщик, С виду добрый, круглолицый… Хвать я под руку его Да насчет винца с водицей… Он смеется… «Ничего, – Говорит, – такого рода Это дельце… не могу… Я-де нравственность народа Этой штучкой берегу. Я люблю мою отчизну, – Говорит, – люблю я Русь; Видя сплошь дороговизну, Всё о бедных я пекусь. Там сиротку, там вдовицу Утешаю. Вот – вдвоем Хочешь ехать за границу? Едем! – Славно поживем». «Бог с тобою! – говорю я. – У меня в уме не то. За границу не хочу я, И тебе туда на что? Ведь и здесь тебе знакома Роскошь всех земных столиц. За границу! – Ведь и дома Ты выходишь из границ. У тебя за чудом чудо, Дом твой золотом горит». – «Ну так что ж? А ты откуда Здесь явилась?» – говорит, «Да сейчас из кабака я, Где ты много плутней ввел». – «Тьфу! Несносная какая! Убирайся ж» – И пошел. К звездоносцу-то лихому Подошел и стал с ним в ряд. Я потом к тому, к другому – Нет, – и слушать не хотят: Мы-де знаем эти сказки! Подошла бы к одному, Да кругом толпятся маски, Нет и доступа к нему; Те лишь прочь, уж те подскочут, Те и те его хотят, Рвут его, визжат, хохочут. «Милый! Милый!» – говорят, Это – нежный, легкокрылый Друг веселья, скуки бич, Был сын Курочкина милый, Вечно милый Петр Ильич, Между тем гроза висела В черной туче надо мной, – Те, кому я надоела, Объяснились меж собой: Так и так. Пошла огласка! «Здесь, с другими зауряд, Неприличная есть маска – Надо вывесть, – говорят. – Как змея с опасным жалом, Здесь та маска с языком. Надо вывесть со скандалом, Сиречь – с полным торжеством, Ишь, себя средь маскарада Правдой дерзкая зовет! Разыскать, разведать надо, Где и как она живет». Но по счастью, кров и пища Мне менялись в день из дня, Постоянного ж жилища Не имелось у меня – Не нашли. И рады были, Что исчез мой в мире след, И в газетах объявили: «Успокойтесь! Правды нет; Где-то без вести пропала, Страхом быв поражена, Так как прежде проживала Всё без паспорта она И при наглом самозванстве Замечалась кое в чем, Как-то: в пьянстве, и буянстве, И шатании ночном. Ныне – всё благополучно», Я ж тихонько здесь и там Укрывалась где сподручно – По каморкам, по углам. Вижу – бал. Под ночи дымкой Люди пляшут до зари. Что ж мне так быть – нелюдимкой? Повернулась – раз-два-три – И на бал влетела мухой – И, чтоб скуки избежать, Над танцующей старухой Завертясь, давай жужжать: «Стыдно! Стыдно! Из танцорок Вышла, вышла, – ей жужжу. – С лишком сорок! С лишком сорок! Стыдно! Стыдно! Всем скажу». Мучу бедную старуху: Чуть немного отлечу, Да опять, опять ей к уху, И опять застрекочу. Та смутилась, побледнела. Кавалер ей: «Ах! Ваш вид… Что вдруг с вами?» – «Зашумело Что-то в ухе, – говорит, – Что-то скверное такое… Ах, несносно! Дурно мне!» Я ж, прервав жужжанье злое, Поскорее – к стороне. Подлетела к молодежи: Дай послушаю, что тут! И прислушалась: о боже! О творец мой! Страшно лгут! Лгут мужчины без границы, – Ну, уж те на то пошли! Как же дамы, как девицы – Эти ангелы земли?.. Одного со мною пола! В подражанье, верно, мне Кое-что у них и голо, – И как бойко лгут оне! Лгут – и нет средь бальной речи Откровенности следа: Только груди, только плечи Откровенны хоть куда! Всюду сплетни, ковы, путы, Лепет женской клеветы; Платья ж пышно, пышно вздуты Полнотою пустоты. Ложь – в глазах, в рукопожатьях, – Ложь – и шепотом, и вслух! Там – ломбардный запах в платьях, В бриллиантах тот же дух. В том углу долгами пахнет, В этом – взятками несет, Там карман, тут совесть чахнет; Всех змей роскоши сосет. Вот сошлись в сторонке двое. Разговор их: «Что вы? как?» – «Ничего». – «Нет – что такое? Вы невеселы». – «Да так – Скучно! Денег нет, признаться». – «На себя должны пенять, – Вам бы чем-нибудь заняться!» – «Нет, мне лучше бы занять». Там – девицы. Шепот: «Нина! Как ты ласкова к тому!.. Разве любишь? – Старичина! Можно ль чувствовать к нему?..» «Quelle idee, ma chere! Он сходен С чертом! Гадок! Вижу я – Для любви уж он не годен, А годился бы в мужья!» Тошно стало мне на бале, – Всё обман, как погляжу, – И давай летать по зале Я с жужжаньем – жу-жу-жу, – Зашумела что есть духу… Тут поднялся ропот злой – Закричали: «Выгнать муху!» И вошел лакей с метлой. Я ж, все тайны обнаружив, – Между лент и марабу, Между блонд, цветов и кружев Поскорей – в камин, в трубу – И на воздух! – И помчалась, Проклиная эту ложь, И потом где ни металась – В разных видах всюду то ж. Там в театр я залетела И на сцену забралась, Да Шекспиром так взгремела, Что вся зала потряслась. Что же пользы? – Огневая Без следов прошла гроза, – Тот при выходе, зевая, Протирал себе глаза, Тот чихнул: стихом гигантским Как Шекспир в него метал, Он ему лишь, как шампанским, Только нос пощекотал. И любви моей и дружбы, Словно тяжкого креста, Все бегут. Искала службы, – Не даются мне места. Обращалась и к вельможам, Говорят: «На этот раз Вас принять к себе не можем; Мы совсем не знаем вас. Эдак бродят и беглянки! Вы во что б

пошли скорей?» Говорю: «Хоть в гувернантки – К воспитанию детей». «А! Вы разве иностранка?» – «Нет, мой край – и здесь, и там». – «Что же вы за гувернантка? Как детей доверить вам? Вы б учили жить их в свете По каким же образцам?» – «Я б старалась-де, чтоб дети Не подобились отцам». «А! Так вот вы как хотите! Люди! Эй!» – Пошел трезвон. Раскричались: «Прогоните Эту бешеную вон!» Убралась. Потом попала Я за дерзость в съезжий дом И везде перебывала – И в суде, и под судом. Там – продажность, там – интриги, – Всех язвят слова мои; Я совалась уж и в книги, И в журнальные статьи. Прежде «Стой, – кричали, – дура!» А теперь коё-куда Благородная цензура Пропускает иногда. Место есть мне и в законе, И в евангельских чертах, Место – с кесарем на троне, Место – в мыслях и словах. Эта сфера мне готова, Дальше ж, как ни стерегу – Ни из мысли, ни из слова В жизнь ворваться не могу; Не могу вломиться в дело: Не пускают. Тьма преград! Всех нечестье одолело, В деле правды не хотят. Против этой лжи проклятой, Чтоб пройти между теснин, – Нужен мощный мне ходатай, Нужен крепкий гражданин». «От меня чего ж ты хочешь? – Наконец я вопросил. – Ждешь чего? О чем хлопочешь? У меня не много сил. Если бедный стихотворец И пойдет, в твой рог трубя, Воевать – он ратоборец Ненадежный за тебя. Он дороги не прорубит Сквозь дремучий лес тебе, А себя лишь только сгубит, Наживет врагов себе. Закричат: «Да он – несносный! Он мутит наш мирный век, На беду – звонкоголосный, Беспокойный человек!» Ты всё рвешься в безграничность, Если ж нет тебе границ – Ты как раз заденешь личность, А коснись-ка только лиц! И меня с тобой прогонят, И меня с тобой убьют, И с тобою похоронят, Память вечную споют. Мир на нас восстанет целый: Он ведь лжи могучий сын. На Руси твой голос смелый Царь лишь выдержит один – Оттого что, в высшей доле, Рыцарь божьей правоты – Он на царственном престоле И высок и прям, как ты. Не зови ж меня к тревогам! Поздно! Дай мне отдохнуть! Спать хочу я. С богом! С богом! Отправляйся! Добрый путь! Если ж хочешь – в извещенье, Как с тобой я речь держу, О твоем я посещенье Добрым людям расскажу». 1857

Скажите

Скажите, я вам докучаю? Скажите, я с ума схожу? У вас, – скажите – умоляю, – Не слишком часто ль я бываю? Не слишком долго ли сижу? Я надоел вам, я уверен, При вас из рук я вон, хоть брось, При вас я жалок и растерян, При вас я туп и глуп насквозь. Когда, обвороженный вами, Впиваюсь жадно я глазами В ваш ясный лик, а сам молчу – Не страшно ль вам? Вы не дрожите? Уж вам не кажется ль, скажите, Что проглотить я вас хочу? Порою зависть – эту муку – Внушает мне исподтишка Ваш столик – дерево – доска, Когда покоит вашу руку И прикасается к перстам, Которые с таким томленьем, С таким глубоким упоеньем Прижал бы я к своим устам. Тех уст иль дерева касаться Рукой, отброшенной слегка, – Вам всё равно бы, может статься, Равно холодною остаться Могла б лилейная рука. Увы! Скажите, для чего же И там мне счастья не дано, Где всё равно вам было б тоже, А мне – уж как не всё равно? 1857

На гулянье

Веет негой ночь лукавая, В небесах луна горит И, меж тучек тихо плавая, Их волшебно серебрит. Сад тенистый с изворотами Темных липовых аллей, Сад с беседками и гротами – Полон множеством людей, – И с июльским сладострастием На гулянье дачном здесь Дышит загородным счастием Лиц пестреющая смесь. Огневыми бриллиантами Блещут сотни фонарей. Вот – эстрада с музыкантами! Капельмейстер-чародей Рад смычок свой к небу взбрасывать, Скрипку вдребезги разбить, Приседать рад и приплясывать, Чтоб оркестр одушевить. Чу! Гремят рукоплескания; Упоен народный слух, – Я один среди собрания Неподвижен, нем и глух. Знать, одна лишь благодатная Для больной души моей Есть мне музыка понятная, – Это – музыка речей! Это, чуждые всесветного Крика, шума, торжества, Звуки горлышка заветного, Уст пленительных слова, Звуки ясные, родимые – В царстве звучности цари, Речи так произносимые, Что прослушай – и умри! Да меж горем и заботами В промежуточный часок Мне контральтовыми нотами Сладок женский голосок. Да еще есть мне отрадная Музыкальность без конца: Это – музыка наглядная, Очерк милого лица. Это – сладкая симфония, Перелитая в черты, – Это – высшая гармония В виде женской красоты! 1857

Поэту

Когда тебе твой путь твоим указан богом – Упорно шествуй вдаль и неуклонен будь! Пусть критик твой твердит в суде своем убогом, Что это – ложный путь! Пускай враги твои и нагло и упрямо За то тебя бранят всем скопищем своим, Что гордый твой талант, в бореньях стоя прямо, Не кланяется им; За то, что не подвел ты ни ума, ни чувства Под мерку их суда и, обойдя судей, Молился в стороне пред алтарем искусства Святилищу идей! Доволен своего сознанья правосудьем, Не трогай, не казни их мелкого греха И не карай детей бичующим орудьем Железного стиха! Твое железо – клад. Храни его спокойно! Пускай они шумят! Молчи, терпи, люби! И, мелочь обходя, с приличием, достойно Свой клад употреби! Металл свой проведи сквозь вечное горнило: Сквозь пламень истины, добра и красоты – И сделай из него в честь господу кадило, Где б жег свой ладан ты. И с молотом стиха над наковальней звездной Не преставай ковать, общественный кузнец, И скуй для доблести венец – хотя железный, Но всех венцов венец! Иль пусть то будет – плуг в браздах гражданской нивы, Иль пусть то будет – ключ, ключ мысли и замок, Иль пусть то будет – меч, да вздрогнет нечестивый Ликующий порок! Дороже золота и всех сокровищ Креза Суровый сей металл, на дело данный нам. Не трать же, о поэт, священного железа На гвозди эпиграмм! Есть в жизни крупные обидные явленья, – Противу них восстань, – а детский визг замрет Под свежей розгою общественного мненья, Которое растет. 1857

При иллюминации

Праздник большой! Изукрашены здания, Ночь лучезарнее дня. Плошки и шкалики – бездна сияния! Целое море огня! Но для чего мне все эти фонарики? Я уступил бы другим Эти блестящие звездочки, шарики, – Всё предоставил бы им. Нужны мне две лишь лампады прекрасные С чистым елеем любви, Нужны мне звездочки мирные, ясные – Синие очи твои. 1857

По прочтении одного из творений Шекспира

Когда в творении великом Творца великость вижу я – Пред гениальным этим ликом Простерта ниц душа моя; Благоговейным полон страхом, Дрожу, поникнув головой, Я под торжественным размахом Шекспира мысли вековой. Несется гений огнекрылый В лучах, в пространстве голубом, – И я, подавлен этой силой, Вмиг становлюсь ее рабом. Но это рабство не обидно, – Свободы вечной в нем залог; Мое подвластье не постыдно Затем, что мой властитель – бог. Он поражает – я покорен, Он бьет – и я, приняв удар, Ударом тем не опозорен, Зане удар тот – божий дар. Могучий в громы обращает Величье сродное ему И, поражая, приобщает Меня к величью своему. Когда пред вещим на колени Я становлюсь, чело склоня, Он, став на горние ступени И молнией обвив меня, Просторожденца благородит, Раба подъемлет и сплеча Плебея в рыцари возводит Ударом божьего меча. 1857

«По синим волнам океана»

Из гроба твой стих нам гремит, Поэт, опочивший так рано. Воздушный корабль твой летит «По синим волнам океана». Всегда твоя песня жива, И сладки, как звуки органа, Твои золотые слова: «По синим волнам океана». И музыку кто-то творит Для песни певца-великана, И музыка та говорит: «По синим волнам океана». И, вызвав обдуманных нот Аккорды из струн фортепьяно, Садится она и поет: «По синим волнам океана», И глаз ее светлых эмаль, Мне кажется, дымку тумана Пронзая, кидается вдаль – «По синим волнам океана», И, думами, думами полн, Дрожу я, как в миг урагана Бросаемый бурею челн «По синим волнам океана». И вместе с певицей тогда Я рад бы без цели и плана Умчаться бог знает куда «По синим волнам океана» 1857

Над рекой

Долго, по целым часам над широкой рекою В думах сижу я и взоры на влаге покою, Взгляд на реку представляет мне жизни теченье… (Вы уж меня извините на старом сравненье: Пусть и не ново оно, да лишь было б не дурно!) Вот на реке – примечайте – то тихо, то бурно, Чаще ж – ни то, ни другое, а так себе, хлябью Ходит поверхность воды или морщится рябью. Вот челноки, челноки, много лодочек разных, Много гребцов, и пловцов, и рабочих, и праздных; Ялики, боты плывут, и красивы и крепки, Утлые идут ладьи, и скорлупки, и щепки. Эти плавучие зданья нарядны, то принцы! Прочие ж – мелочь, так – грязный народ, разночинцы. Те по теченью плывут, обгоняя друг друга, Этот же – против теченья, – ну, этому туго! Крепче греби! – Вот сам бог ему силы прибавил, – Ветер попутный подул, так он парус поставил, Ладно! Режь воду да парус держи осторожно, – Чуть что не так – и как раз опрокинуться можно, – Лодке убогой под ветром погибнуть нетрудно. – Вот выплывает большое, тяжелое судно, Парус огромный, пузатый, с широкой каймою, Шумно вода и сопит и храпит под кормою, Под носом – пена, движение важное, – барин! Даже и ветру не хочет сказать «благодарен». Лодочка сзади привязана; панская ласка Тащит вперед ее, плыть и легко… да привязка! Я не желал бы такою быть лодкой – спасибо! Лучше уж буду я биться, как на суше рыба, Лучше в боренье с волной протащу свою долю Сам по себе, полагаясь на божию волю! – Вот, развалясь, величаясь своими правами, Едет широкая барыня-барка с дровами, С топливом славным; как север зимою повеет – Многих она удовольствует, многих согреет, Щедрая барыня! – Есть и в салонах такие, Как поглядишь да послушаешь сплетни людские. – Это же что? – Тут уж в быль перешла небылица: Глядь! По волнам водяная летит колесница; Словно пылит она, так от ней брызги крутятся, Тряско стучит и гремит, и колеса вертятся. Экой корабль! С середины глядит самоваром: Искры летят из трубы между дымом и паром; Пышет огнем, попирая послушную воду; Пена вокруг, а на палубе – эко народу! Мыслю, любуясь таким огневым организмом: Этот вельможа устроен с большим механизмом, Против теченья идет, как там ветер ни дует; В тишь он далёко вокруг себя зыбь разволнует, Так что кругом закачаются лодки и челны, – И не хотел бы попасть я в подобные волны, – Слабый челнок мой другие пусть волны встречает, Только волны от вельможи боюсь – укачает. – Мысленно я между тем над рекою гадаю: Меж челноками один я за свой принимаю; Вот – мой челнок, потихоньку, на веслах, на мале, К берегу держит, от злых пароходов подале; Вслед за иным не дойдет до величья он в мире, Ну да он сам по себе, а иной – на буксире; Песни поет мой гребец – не на славу, не звонко, Было бы только лишь в меру его голосенка; Жребий безвестный и бедность его не печалит, Вот он еще поплывёт, поплывет – и причалит К берегу – стой! Вот лесок, огородец, полянка! Вот и дымок, огонек и на отдых – землянка! 1857