Стихотворения и поэмы

Шершеневич Вадим Габриэлевич

Поэт-академик

(Торжественно, пророчески и задушевно)

Благословляю разрушителя! Ты — пуля, молния, стрела! Но за меня, за охранителя Святынь людских, — и тьма, и мгла. Пусть н'a-душу твою покатую, Как крыша, каплет солнца дождь. С тобой сражусь, клянусь Гекатою, Я, книг и манускриптов вождь. Ты — с дикой силой авиации Меня разишь, свиреп и дик, Но тайной чарой стилизации Я трижды изменяю лик. Ты — резкой дланью электричества Проникнешь ли в глухой альков, Где

панцирь моего владычества — Святая пыль святых веков; Где, как вассал пред королевою, Склоняюсь я в венке из звезд, Где сатане творю я левою, А правою — могучий крест, Где, кудри русые иль черные На седину переменив, Найду в листах мечтой упорною Я Пушкинский иероглиф. Дано судьбою мне печаль нести И песнь с востока на закат. Над башнею оригинальности Мое лицо, как циферблат. И ты, кто родствен с бурей, с птицами, Следи зрачками вещих глаз, Как на часах в ночи ресницами Я укажу мой смертный час.

Лирик

Бросайтесь в Ниагару потому, что это обыкновенно, Потому, что ступенится площадь домами. Вы слышите: из-за угла воет надменно Огромный аэро с кометистыми хвостами. Громоздится вскрик у руля высоты, Спрыгивает похоть в экстазе, У нее моторы прыгают в каждой фразе, Она оплевывает романтику и цветы. И в ее громоздкий живот запрячусь я на ночь, Что уррра с новой мощью поутру кричать. А нас каждого зовут Иван Иваныч, И у каждого на глазу бельмится мать. Вы умеете только говорить по телефону, А никто не попробует по телефону ездить, Обмотайтесь, как шарфом, моим гаерским стоном. Вы, умеющие любовниц только напоказ созвездить!

Члены Армии Спасения приближаются и пробуют задержать Лирика, но он — такой большой, колоссальный, легко расшвыривает их. Аэро, о котором говорил лирик, близко. Оно огромное, под стать лирику. Вырвавшись от назойливцев, лирик вскакивает в аэро и поднимается. Немедленно целые отряды жандармских аэро нападают на лирика, но он крошит врагов, и получается дождь падающих аэропланов.

Ведь если меня хотят схватить городовые, Так это пустяки. До свиданья. Тра-та-та-ту! Тра-та-та-ту! Носите на душах мои пощечины огневые До нового плевка на Кузнецком Мосту.

Улетает.

Действие второе

Улица. Быстрая смена дневных реклам. Ближний дом с незакрытой передней стеной: все квартиры видны. Улица всё время дрожит, точно на нее смотрят в бинокль, перевертывая его, — она то страшно увеличивается, то ребячески уменьшается.

Влюбленный

Снова одинок… Снова в толпе с ней… Снова полосую воздух широкобокими криками, как плетью. Над танцем экипажей прыгают, с песней, Негнущаяся ночь и одноглазый ветер.

Равнодушная

Загоревшие от холода дома и лысина небесная… Вывесочная татуировка на небоскребной щеке… Месяц огненной саламандрой взлез, но я Свой обугленный зов крепко зажала в руке.

Проходят. Над кружится планирующий спуск биплана, с которого кричит

Лирик

Но-но! Моя лошадка! Я поглажу твою шею, Взмыленную холодом. Не вертись! Здесь нет вокруг далеко луж! Эй, не балуй! Правее, правее, правее, правее! Не задень, конь мой, Голубой Небесный околыш! Ты помнишь: я кричал дуракам: «Бросьте ком Мин тупых и гладких, как плеши!» Ну, что ты вертишь хвостиком, Словно пишешь письмо вон этой пешей!

(Спускается.

Спрыгивает с биплана).

Она такая же глупая, как и все. Она каждый день Кладет на одну чашку тело, А на другую душу. И радуется смело, Если душа перетянула. Ей не лень Поутру считать: сколько будет — океаны плюс суша. У нее на грудях холодные объедки поцелуев мужа. А она ими голодного любовника потчует. Смешная! Она не понимает, что в луже Она Отражена С тремя грудями, как и прочия! Смотри: какую огромную каменную люльку Город для людей у времени купил, А я сейчас возьму каланчу и, как в свистульку, Буду дудеть в нее из последних сил.

Биплан

Тррррр-та-ту-ту-та-книзззззу-от-трррра-та-ззззенита Ззэззевают-зззззрачки-тррррр-ззззэеленых-ззззиг-зззагов…

Лирик

Эй, девушка, с глазами черней антрацита! Я у солнца выбил сегодня шпагу, Которую оно собиралось Вонзить в пухлые щеки Крита. Если бы ты знала, как оно перепугалось, Покраснело От испуга, пожелтело, Как канарейки; Покупало у меня жалость, Пока на веки его не легли облака, словно трехкопейки.

Женщина

Сегодня в город прибежала ужасно перепуганная судьба, Что-то кричала, вроде Того, что умирает возле афишного столба, Обещалась быть подобной погоде, Переменчивой и нужной; «только спасите!» — кричит, Трясет бутафорией оккультных книг, Хлопает домами, трещит, Пищит, А из ридикюля выпрыгивает за мигом миг.

Лирик

Чего же вы все закисли, как сосиски, Выжеванные, тощие, как брошюрки стихов?! Возьмите пальцы судьбы, как зубочистки, И ковыряйте ими между гнилых веков. Если мир развалился уютно в каменном стуле И хрюкает хлюпаньем хлябких калош, Так это потому, что секунды — пули Оставили следы, которых не сотрешь; Потому что старая, дряхлая истина докурена, А кому охота курить окурки, если есть папиросы. Жгите Голубиную книгу! в обложке лазури она! Человечество при смерти от книжного поноса!

Голос

Если б построить башню…

Другой

Да, да! Башню громадную И вскарабкаться на небо! Там, вероятно, тепло. Там уютно, там зала такая необъятная, Где ангелы поют светло.

Лирик

Да неужели вы не знаете, что все . . . . . . охрипли, Что у них пополневшие голоса! Они и петь-то отвыкли С тех пор, Как в проходной двор Обратились . . . . . . У . . . . . . пропали бицепсы и сердечные мускулы, Они стали похожи на мопсов толстых; Только и делают, что поднимают воронки ветра узкие, Как фужеры, и рычат тосты. Шейте из облаков сорочки бессвязно, На аршины продается лунная бахрома.

Художник

Он всё врет! Сверху косматый город кажется только грязной Скатертью, на которой крошками набросаны дома. И наше счастье, что любовь не спустили мы С камнем на шее в муть его лирических валов.

Лирик

О да! Я знаю: весь мир — это длинная, нервущаяся кинемофильма Окровавленных, прыгающих женских языков.

Художник