Стихотворения и поэмы

Шершеневич Вадим Габриэлевич

Сентябрь 1919

Принцип басни

А. Кусикову

Закат запыхался. Загнанная лиса. Луна выплывала воблою вяленой. А у подъезда стоял рысак: Лошадь как лошадь. Две белых подпалины. И ноги уткнуты в стаканы копыт. Губкою впитывало воздух ухо. Вдруг стали глаза по-человечьи глупы И на землю заплюхало глухо. И чу! Воробьев канитель и полет Чириканьем в воздухе машется, И клюквами роют теплый помет, Чтобы зернышки выбрать из кашицы. И старый угрюмо учил молодежь: — Эх! Пошла нынче пища не та еще! А рысак равнодушно глядел на галдеж, Над кругляшками вырастающий. Эй, люди! Двуногие воробьи, Что несутся с чириканьем, с плачами, Чтоб порыться в моих строках о любви, Как глядеть мне на вас по-иначему?! Я стою у подъезда придущих веков, Седока жду отчаяньем нищего, И

трубою свой хвост задираю легко, Чтоб покорно слетались на пищу вы!

Весна 1919

Сердце частушка молитв

Я. Блюмкину

Другим надо славы, серебряных ложечек, Другим стоит много слез, — А мне бы только любви немножечко Да десятка два папирос. А мне бы только любви вот столечко, Без истерик, без клятв, без тревог. Чтоб мог как-то просто какую-то Олечку Обсосать с головы до ног. И, право, не надо злополучных бессмертий, Блестяще разрешаю мировой вопрос, — Если верю во что — в шерстяные материи, Если знаю — не больше, чем знал и Христос. И вот за душою почти несуразною Ширококолейно и как-то в упор, Май идет краснощекий, превесело празднуя Воробьиною сплетней распертый простор. Коль о чем я молюсь, так чтоб скромно мне в дым уйти, Не оставить сирот — ни стихов, ни детей; А умру — мое тело плечистой вымойте В сладкой воде фельетонных статей. Мое имя, попробуйте, в библию всуньте-ка, Жил, мол, эдакий комик святой И всю жизнь проискал он любви бы полфунтика, Называя любовью покой. И смешной, кто у Данта влюбленность наследовал. Весь грустящий от пят до ушей, У веселых девчонок по ночам исповедывал Свое тело за восемь рублей. На висках у него вместо жилок — по лилии, Когда плакал — платок был в крови, Был последним в уже вымиравшей фамилии Агасферов единой любви. Но пока я не умер, простудясь у окошечка, Всё смотря: не пройдет ли по Арбату Христос, — Мне бы только любви немножечко Да десятка два папирос.

Октябрь 1918

Принцип краткого политематизма

За окошком воробьиной канителью веселой Сорваны лохмотья последних снегов. За Сокольниками побежали шалые селы Уткнуться околицей В кольца Ручьев. И зеленою меткой Трава на грязном платке полей. Но по-прежнему хохлятся жолтой наседкой Огни напыжившихся фонарей. Слеза стекла серебряной улиткой, За нею слизь до губ от глаз… А злобь вдевает черную нитку В иголку твоих колючих фраз. Я слишком стал близок. Я шепотом лезу, Втискиваюсь в нужду быть немного одной; Нежные слова горячее железа Прижигают покой. В кандалах моих ласк ты закована странно, Чуть шевелись сердцем — они звенят… Под какой же колпак стеклянный Ты спрятаться от меня? И если отыщешь, чтоб одной быть, узнаешь, Что куда даже воздуху доступа нет, Жизнь проберется надоедно такая ж, В которой замучил тебя поэт. Нет! Пусть недолго к твоему сердцу привязан К почве канатами аэростат, — Зато погляди, как отчетливо сказан Твой профиль коленопреклонением моих баллад!

Апрель 1918

Ритмический ландшафт

Р. Року

Занозу тела из города вытащил. В упор, Из-за скинутой с глаз дачи, Развалился ломберный кругозор, По бабьему ноги дорог раскорячив. Сзади: золотые канарейки церквей Наотмашь зернистые трели субботы. Надо мною: пустынь голобрюхая, в ней Жавороночья булькота. Все поля крупным почерком плуг Исписал в хлебопашном блуде. На горизонте солнечный вьюк Качается на бугре — одногорбом верблюде. Как редкие шахматы к концу игры, Телеграфа столбы застыли… Ноги, привыкшие к асфальту жары, Энергично кидаю по пыли. Как сбежавший от няни детеныш — мой глаз Жрет простор и зеленую карамель почек, И я сам забываю, что живу, крестясь На электрический счетчик.

Август 1919

Каталог образов

С. Зарову

Дома — Из железа и бетона Скирды. Туман — В стакан Одеколона Немного воды. Улица аршином портного Вперегиб, вперелом. Издалека снова Дьякон грозы — гром. По ладони площади — жилки ручья. В брюхе сфинкса из кирпича Кокарда моих глаз, Глаз моих ушат. С цепи в который раз Собака карандаша И зубы букв со слюною чернил в ляжку бумаги. За окном водостоков краги, За окошком пудами злоба И слово в губах, как свинчатка в кулак. А семиэтажный гусар небоскреба Шпорой подъезда звяк.

Август 1919

Усеченная ритмика

Торцы

улиц весенних тиграми Пестрятся в огнебиении фонарей. Сердце! Барабанами стука Выгреми Миру о скуке Своей. Жизнь! Шатайся по мне бесшабашной Поступью и медью труб! Язык, притупленный графит карандашный, Не вытащить из деревянной оправы губ. Любовь! Отмерла, Отмерла Ты, а кроме — Только выслез и бред в вечера… Докурю папиросу последнюю в доме, И вот негде достать до утра. Снова сердцу у разбитого корытца Презрительно тосковать. И в пепельнице памяти рыться И оттуда окурки таскать! Что окурки любовниц после этого счастья? Смешан с навозом песок на арене! Господь! Не соблазняй меня новой страстью, Но навек отучи от курения!!!

Март 1918

Тоска плюс недоумение

Звуки с колоколен гимнастами воздух прыгали Сквозь обручи разорванных вечеров… Бедный поэт! Грязную душу выголи Задрав на панели шуршащие юбки стихов. За стаканом вспененной весны вспоминай ты, Вспоминай, Вспоминай, Вспоминай, Как стучащим полетом красного Райта Ворвалось твое сердце в широченный май. И после, когда раскатился смех ваш фиалкой По широкой печали, где в туман пустота, — Почему же забилась продрогшею галкой Эта тихая грусть в самые кончики рта?! И под плеткой обид, и под шпорами напастей, Когда выронит уздечку дрожь вашей руки, — Позволь мне разбиться на пятом препятствии: На барьере любви, за которым незримо канава тоски! У поэта, погрустневшего мудростью, строки оплыли, Как у стареющей женщины жир плечей. Долби же, как дятел, ствол жизни, светящийся гнилью Криками человеческой боли твой!

Март 1918

Принцип проволок аналогий

Есть страшный миг, когда, окончив резко ласку, Любовник вдруг измяв и валится ничком… И только сердце бьется (колокол на Пасху), Да усталь ниже глаз синит карандашом. И складки сбитых простынь смотрят слишком грубо, (Морщины лба всезнающего мудреца)… Напрасно женщина еще шевелит губы (Заплаты красные измятого лица)! Как спичку на ветру, ее прикрыв рукою, Она любовника вблизи грудей хранит, Но, как поэт над конченной, удавшейся строкою, Он знает только стыд. Счастливый краткий стыд! Ах! Этот жуткий миг придуман Богом Гневным; Его он пережил воскресною порой, Когда, насквозь вспотев, хотеньи шестидневном, Он землю томную увидел под собой.

Январь 1918

Принцип параллелизма тем

Были месяцы скорби, провала и смуты, Ордами бродила тоска напролет; Как деревни, пылали часов минуты, И о Боге мяукал обезумевший кот. В этот день междометий, протяжный и душный, Ты охотилась звонким гремением труб. И слетел языка мой сокол послушный, На вабило твоих прокрасневшихся губ. В этот день, обреченный шагам иноверца, Как помазанник легких, тревожных страстей, На престол опустевшего сердца Лжедимитрий любви моей. Он взошел горделиво, под пышные марши, Когда залили луны томящийся час, Как мулаты, обстали престол монарший Две пары скользких и карих глаз. Лишь испуганно каркнул, как ворон полночный, Громкий хруст моих рук в этот бешеный миг; За Димитрием вслед поцелуй твой порочный, Как надменная панна Марина, возник. Только разум мой кличет к восстанью колонны, Ополчает и мысли и грезы, и сны, На того, кто презрел и нарушил законы, Вековые заветы безвольной страны. Вижу: помыслы ринулись дружною ратью, Эти слезы из глаз — под их топотом пыль; Ты сорвешься с престола, словно с губ проклятье, Только пушка твой пепел повыкинет в быль. Все исчезнет, как будто ты не был на свете, Не вступал в мое сердце владеть и царить. Всё пройдет в никуда. Лишь стихи, мои дети, Самозванцы не смогут никогда позабыть.

Январь 1918

Содержание минус форма

Для того, чтобы быть весеннею птицей Мало два крылышка и хвостом вертеть, Еще надо уметь Песней разлиться От леса до радуги впредь. Вот открою свой рот я багровый пошире, Песни сами польются в уши раскрытые дней… Скажите: в какой вы волшебной Кашире Столько найдете чудесных вещей?! И сегодня мне весело, Весело, Весело, Я от счастья блажененько глуп, Оттого, вероятно, что жизнь мою взвесила Ты на точных весах твоих губ. Все мы, поэты, — торгаши и торгуем Строфою за рубль серебряных глаз, И для нас Лишь таким поцелуем Покупается подлинный час. Для того, чтобы стать настоящим поэтом, Надо в минуту истратить века, И не верить ребячливо, что станешь скелетом, И что бывает такая тоска, Что становится сердце дыбом, А веки весят сто пуд, И завидуешь допотопным рыбам, Что они теперь не живут! …Ах, удрать бы к чертям в Полинезию, Вставить кольца в ноздрю и плясать, И во славу веселой поэзии Соловьем о любви хохотать!