Стихотворения и поэмы

Тихонов Николай Семенович

259. МОГИЛА КРАСНОАРМЕЙЦЕВ НА ПЛОЩАДИ В БЕЛГРАДЕ

Им, помнившим Днепр и Ингулец, Так странно — как будто всё снится — Лежать между радостных улиц В земле придунайской столицы. Смешались в их памяти даты С делами, навек золотыми; Не в форме советской солдаты Как братья стояли над ними. И женщины в черном поспешно Цветами гробы их обвили И плакали так безутешно, Как будто сынов хоронили. И юные вдовы Белграда Над ними, рыдая, стояли, Как будто бы сердца отраду — Погибших мужей провожали. Страна приходила склоняться Над их всенародной могилой — И — спящим — им стало казаться, Что сон их на родине милой, Что снова в десантном отряде, Проснутся и в бой окунутся, Что снится им сон о Белграде И трудно из сна им вернуться. Октябрь — ноябрь 1946

260. ПЛАТАНЫ ЗАГРЕБА

Серый бархат платанов Загреба, Вы,

косматые арки листвы, Я жалею, что с вами я не был По весне, когда веселы вы, Когда пляшете в города шуме, В хороводе холмов, От дыханья земли обезумев, Пред толпой удивленных домов. Я уеду, но что расстоянья? Всё равно вас с собой увезу, Всю косматость и всё бормотанье, Всю уснувшую в листьях грозу. На коре вашей серой и славной Пятна черные — в память векам, Словно траурный креп нарукавный По бойцам, по своим землякам. В зимних сумерках шепчете разом, Что весна ваша вновь впереди, Что таким же вот вечером Назор [50] К партизанам в Бихач уходил, А вернулся осенней порою, В ликованье победной зари, Что плясали вы все, как весною, Но что это нельзя повторить. 1946

50

Владимир Назор, известный югославский поэт, ушедший из Загреба в партизаны и всю войну проведший в их рядах.

261. «Любляна, Любляна, Любляна…»

Любляна, Любляна, Любляна, Не знаю я город такой, Но помню я вечер румяный И песни, что пелись тобой. Но помню я вечер веселый Совсем непонятной зимы, Болгарии белые села В дороге, где встретились мы, И песен ликующий воздух, Словенскую легкую речь, И голос, что может и звезды С собою в дорогу увлечь. Расходятся в мире дороги, Звучат по-иному сердца, И мы у судьбы на пороге Не знаем дорог до конца. В снегу ли, в цвету ли поляны, И в том или в этом году, Любляну, Любляну, Любляну Я все-таки в мире найду. На твой опьяняющий голос Приду я на радости дней, Чтоб сердце мое раскололось В восторге от песни твоей. 9 марта 1945 София

262. СНЕГ В ЛЮБЛЯНЕ

Мне снится, или это снег, В Любляне — снег? Иль я, несчастный человек, Шепчу во сне? Иль это снег лежит кругом, Как счастья знак? Приходит счастье в каждый дом Как бы не так! Нет, это сон, что снег кругом, Что бел ручей, Что девушка спит на моем Плече. Очнулся я и вижу: снег, В Любляне — снег, Так с гор мы ехали во сне И — целый век. Нет, это правда — снег кругом, Замерз ручей, И сладко спишь ты на моем Плече. Нет, правда — белые кусты Со всех сторон… Любляна, снег, и ночь, и ты — Вот это сон! Октябрь — ноябрь 1946

263. «В оснеженной вечерней Любляне…»

В оснеженной вечерней Любляне Черный шелк твои плечи сковал. Освещенная рампы огнями, Ты глядишь в очарованный зал. Он тебе рукоплещет прилежно, Ты — русалка в подводном саду, И тебе улыбается нежно Эта девушка в пятом ряду. Приглядись к ней не так, как другие, Встав у рампы на самом краю, Узнаешь ты черты дорогие — Партизанскую песню свою. Ту, с которой так долго дружила. Вот она — и опять на лету, Черной ласточкой вновь закружила И пошла, и пошла в высоту. Уж не стены — ночная завеса. Уже блещут не люстры — костры. Братья мертвые вышли из леса На полночную песню сестры. И, пожарами дальними вея, Ночь уводит от гибели прочь. Ты у рампы стоишь, розовея. Черный шелк — как беззвездная ночь. Ты проснулась. Рассвета оттенки, И на улице дождь моросит. В твоем домике тихом на стенке Партизанская куртка висит. Между 1945 и 1947

264. ОЗЕРО БЛЕД

А какое озеро! Голубое озеро. Остров — и на башне Колокола медь, И туда тропою козьей Ходят, чтоб на счастье В эту медь звенеть. Легкое, лукавое, голубое озеро, У тебя на башне Приручена медь — Счастье это медное над тропою козьей, Тихое, нестрашное,— Не хочу иметь. Ты послушай, ясное, голубое озеро, Всё начни сначала, Почерней волной, Чтоб, как буря колокол полночью некозьей, Страсть меня качала И звенела мной! Между 1945 и 1947

265. В ДОМЕ, ГДЕ РОДИЛСЯ ПРЕШЕРН [51] В СЕЛЕНИИ ВРВА

Вот дом: здесь любили и грезили, И вот — колыбель под рукой, Быть может, рождалась поэзия Вот именно в зыбке такой. Весь дом, как бессмертия улей, Портреты — поблекли они, Поэзия, может быть, — Юлия, Попробуй возьми, догони. Твой стих был и пылок и розов, А Юлия всё же ушла. Вы умерли. Дней наших проза Вас

снова друг с другом свела. Вот тексты прославленной «Здравицы» Поэзию в люди несут, Сегодня внезапно понравится Она в партизанском лесу. Гравера, от пороха пьяного, Трезвит этих строк новизна, И вот уже издана заново Под треск автоматов — она. Атаки ее не согнули, И песня спешит в вышину… Поэзия, нет, ты не Юлией Вернулась в родную страну. Сегодня стихи в карауле, Сегодня в бою им почет, А Юлия, Юлия, Юлия? А Юлия снова уйдет! Октябрь — ноябрь 1946

51

Прешерн Френце — знаменитый словенский поэт (1800–1845). Мотив трагической любви к Юлии проходит через все его творчество.

266. ШУМАДИЙСКИЕ ЛЕСА

Партизан шумадийский сидит на Зверинской, В Ленинграде, и песни поет, Как их пели под Брянском и пели под Минском — Там, где был партизанский народ. А Шумадии чащи лесные — краса их — Эти песни любили до слез, И качаются сербские буки, касаясь Светлопесенных русских берез. Здесь лесов шумадийских гвардейское право О себе говорить, потому Что Нева здесь сливается с синей Моравой, Чтобы течь по пути одному. Мы такую хлебали смертельную вьюгу, Добывая победу свою, Мы, как братья, стояли на страже друг друга, Помогая друг другу в бою. Потому что фашист, сербской пулей пробитый, Над Невой не вставал из могил, Потому что фашист, над Невою убитый, Шумадийским лесам не грозил. Мы об этом поем в Ленинграде полночном, Миру ясно, о чем мы поем. Долго жили мы только приветом заочным, А сегодня — сошлись за столом! Октябрь — ноябрь 1946

267. ПОЛДЕНЬ В ПУТИ

После бури, после мрака, Где ревел простор земной, Мы в селенье Филипп-Яков Повстречались с тишиной. Здесь и рощи полусонны, И дома по сторонам. Вот кувшин воды студеной Девушка выносит нам. Мне почудилось, что долго, Долго, долго будет так: Камень белый, полдень колкий, Лист пожухлый на кустах. И над плавными волнами Будет небо голубеть, Чуть тревожными глазами Будет девушка смотреть. Прядь откидывая резко, Будет бусы колыхать, Так же будет занавеска В белом домике играть. Жажду я хочу иную Утолить — ее одну, — Пить, как воду ледяную, Эту мира тишину. Пить глотками, пить большими, Не напьешься ею, брат,— Так губами молодыми Час затишья пьет солдат. Пьет между двумя боями Тишину, как синий сон, Пересохшими губами, Всем на свете увлечен: Теплой рощей полусонной, Легким небом без конца, Этой девушкой, влюбленной В неизвестного бойца! Октябрь — ноябрь 1946

ГРУЗИНСКИЕ ДОРОГИ

1948

268–276. ГРУЗИНСКАЯ ВЕСНА

1. МАЙСКОЕ УТРО

Гул лавин как будто снится, Пролетел и был таков — Снова Гуд-гора дымится Тонкой тенью облаков. Снова встали исполины, И метель по льдам метет, Койшаурская долина Далеко внизу цветет. Обступают снова скалы, С перевала даль ясна, И морозец самый малый Освежает щеки нам. Восемь лет я вас не видел — Ветеранов ледяных. Встал Казбек и пену вытер Облаков с усов своих. Словно хочет целовать он Снова путника в уста — И высот меньшую братью Оглядел он неспроста. Что вам смены поколений — Вот вы смотрите туда, Где идут к лугам весенним, Как всегда, идут стада. Посох движется пастуший В белой кипени отар, Ломкий снег скрипит послушно — Только высь уже не та. Новым светом лиловеет, И расцветка неплоха — Без погон шинель темнеет На плечах у пастуха. Догони — и он расскажет Про походы все свои, И про скал карпатских кряжи, И про венские бои. Как все вьюги зарыдали У Казбековых полей, Как закрыл родные дали Грудью собственной своей. Как мечтал он на походе, Что вернется вот сюда, Где сейчас стада проводит, Горд собой, как никогда. И друзья его такие ж, Так же весело горды — На груди у них увидишь Пестрых ленточек ряды. Ты, Казбек ледяноплечий, Оцени их и пойми, Что тебе гордиться нечем Перед этими людьми. И признайся, не к обиде, Ты, так взысканный судьбой, Что таких людей не видел Никогда перед собой. И Казбек нам улыбнулся В гор воинственной толпе, И Казбек как бы качнулся К той пастушеской тропе. Над шинелью той военной Задышал туманом склон, Снежной дымкою мгновенной Пастуха окутал он. Будто сам Казбек безбрежный Обнялся с бойцом простым, Обнялся с приветом нежным Снежный маршал высоты. <1948>