Стихотворения

Кузмин Михаил Алексеевич

1918

II. Лики^*

Два старца^*

Жили два старца Во святой пустыне, Бога молили, Душу спасали. Один был постник, Другой домовитый, Один все плакал, Другой веселился. Спросят у постника: «Чего, отче, плачешь?» Отвечает старец: «О грехах горюю». Спросят веселого: «О чем ты ликуешь?» Отвечает старец: — Беса труждаю. У постника печка Мхом поросла вся, У другого — гости С утра до полночи: Странники, убогие, Божий люди, Нищая братия, Христовы братцы. Всех он встречает, Всех привечает, Стол накрывает, За стол сажает. Заспорили старцы О своих молитвах, Чья Богу доходчивей, Господу святее. Открыл Вседержитель Им знаменье явно: Две сухих березки На глухой поляне. «Вместе ходите, Вровень

поливайте; Чья скорее встанет, Чья зазеленеет, Того молитва Господу святее». Трудятся старцы Во святой пустыне, Ко деревьям ходят, Вровень поливают, Темною ночью Ко Господу взывают. За днями недели Идут да проходят, Приблизились сроки Знаменья Господня. Встали спозаранок Святые старцы. Начал положили, Пошли на поляну. Господь сердцеведец, Помилуй нас грешных! Пришли на поляну: «Слава Тебе, Боже!» Гла́зы протерли, На́земь повалились! У постного брата Береза-березой. У другого старца Райски распушилась. Вся-то зелена, Вся-то кудрява, Ветки качает, Дух испущает, Малые птички Свиристят легонько. Заплакали старцы Знаменью Господню. — Старцы, вы старцы, Душу спасайте, Кто как возможет, Кто как восхочет. Господь Милосердный Всех вас приимет. Спа́сенью с любовью, — Спасу милее. Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе, И ныне, и присно, И во́ веки веком, Аминь.

1915

Елка^*

С детства помните сочельник, Этот детский день из дней? Пахнет смолкой свежий ельник Из незапертых сеней. Все звонят из лавок люди, Нянька ходит часто вниз, А на кухне в плоском блюде Разварной миндальный рис. Солнце яблоком сгорает За узором льдистых лап. Мама вещи прибирает Да скрипит заветный шкап. В зале все необычайно, Не пускают никого, Ах, условленная тайна! Все — известно, все ново! Тянет новая матроска, Морщит в плечиках она. В двери светлая полоска Так заманчиво видна! В парафиновом сияньи Скоро ль распахнется дверь? Это сладость ожиданья Не прошла еще теперь. Позабыты все заботы, Ссоры, крики, слезы, лень. Завтра, может, снова счеты, А сейчас — прощеный день. Свечи с треском светят, ярки, От орехов желтый свет. Загадаешь все подарки, А загаданных и нет. Ждал я пестрой карусели, А достался мне гусар, Ждал я пушки две недели — Вышел дедка, мил и стар. Только Оля угадала (Подглядела ли, во сне ль Увидала), но желала И достала колыбель. Все довольны, старый, малый, Поцелуи, радость, смех. И дрожит на ленте алой Позолоченный орех. Не ушли минуты эти, Только спрятаны в комод. Люди все бывают дети Хоть однажды в долгий год. Незаслуженного дара Ждем у запертых дверей: Неизвестного гусара И зеленых егерей. Иглы мелкой ели колки, Сумрак голубой глубок, Прилетит ли к нашей елке Белокрылый голубок? Не видна еще ребенку Разукрашенная ель, Только луч желто и тонко Пробивается сквозь щель. Боже, Боже, на дороге Был смиренный Твой вертеп, Знал Ты скорбные тревоги И узнал слезовый хлеб. Но ведет святая дрема Ворожейных королей. Кто лишен семьи и дома, Божья Мама, пожалей!

1917

Пасха («На полях черно и плоско…»)^*

На полях черно и плоско, Вновь я Божий и ничей! Завтра Пасха, запах воска, Запах теплый куличей. Прежде жизнь моя текла так Светлой сменой точных дней, А теперь один остаток Как-то радостно больней. Ведь зима, весна и лето, Пасха, пост и Рождество, Если сможешь вникнуть в это, В капле малой — Божество. Пусть и мелко, пусть и глупо, Пусть мы волею горды, Но в глотке грибного супа — Радость той же череды. Что запомнил сердцем милым, То забвеньем не позорь. Слаще нам постом унылым Сладкий яд весенних зорь. Будут, трепетны и зорки, Бегать пары по росе, И на Красной, Красной горке Обвенчаются, как все. Пироги на именины, Дети, солнце… мирно жить, Чтобы в доски домовины Тело милое сложить. В этой жизни Божья ласка, Словно вышивка, видна, А теперь ты, Пасха, Пасха, Нам осталася одна. Уж ее не позабудешь, Как умом ты ни мудри. Сердце теплое остудишь? — Разогреют звонари. И поют, светлы, не строги: Дили-бом, дили-бом-бом! Ты запутался в дороге? Так вернись в родимый дом.

[1916]

Успенье^*

Богородицыно Успенье Нам нетленье открыло встарь. Возликуйте во песнопеньи, Заводите красно тропарь. Во саду Богоматерь дремлет, Словно спит Она и не спит, В тонком сне Она пенью внемлет, — Божий вестник пред Ней стоит. Тот же ангел благовествует, Но посуплен и смутен он, Ветвью темною указует, Что приходит последний сон. Наклонилась раба Господня: — Вот готова я умереть, Но позволь мне, Господь, сегодня Всех апостолов вновь узреть. — Во свечах, во святых тимьянах Богородицы чтут конец, Лишь замедлил во Индинианах Во

далеких Фома близнец. Он спешит из-за рек глубоких, Из-за сизых высоких гор, Но апостолов одиноких Неутешный обрел собор. Говорит Фома милым братьям: «Неужели я хуже всех? Богородицыным объятьям За какой непричастен грех? Жажду, братия, поклониться, Лобызать тот святой порог, Где Небесная спит Царица На распутий всех дорог». Клонит голову он тоскливо, Греет камни пожаром уст… Гроб открыли… Святое диво! Гроб Марии обрящен пуст. Где Пречистой лежало тело, Рвался роз заревой поток. Что ручьем парчевым блестело? То Владычицы поясок. О, цветы! о, ручьи! о, люди! О, небес голубая сень! О златом, о нетленном чуде Говорится в Успеньев день. Ты и Дева, и Мать Святая, Ты и родина в пору гроз: Встанет, скорбная, расцветая Буйным проливнем новых роз!

1916

Страстной пяток^*

Плачует Дева, Распента зря… Крвава заря Чует: Земнотряси гробы зияют зимны. Лепечут лепетно гимны В сияньи могильных лысин. Возвысил Глас, рая отвыкший, адов Адам: — Адонаи! Адонаи! — Гуляют, Трясясь могильно, старцы, Отцы и деды; Вселяют Ужас и радость ходильцы прохожим. Зрите, пророки: Оки Девы без бури — Синее кобольта и берлинской лазури! Сине сползло на щеки, Синеет пречистый рот!.. Народ Любимый, Разве в разбега зигзаг Не чтется могиле могила? Хлестко Рванулась завесь святая… Молила, Распента зря, жестко Жестоковыйных железных… Адонаи! В безднах Остановился вир синий. Павлиний Луч рассекают кометы, С петель сорвные! Деве сердце вонзло пронзило Копье, и меч, и трость. Моли, да подаст Тебе силы Тлени тенной Гость. О, как бьется Голубь сердный, Страж усердный Божьей Мати! Вот склонилась, Вот скорбнилась, К бледну палу Вот упала. А над Девьей млстивной главой, Как плаканный у мытаря золотой, Звезда восстала!

1917

Лейный лемур^*

    В покойце лейном летавит Лемур.     Алеет Лейла, а Лей понур.       «О, лейный сад!       О, лейный сад!»     Девий за́клик далече рад. Зовешь ты, Лейла, все алей: «Обручь меня, о милый Лей.   Возьми, летун!   Пронзи, летун Могильник тлинный, живой ползун!» Все близит, близит груди грудь, Зубий чешуи на грустную чудь,   Змеей зверит,   Горей горит В зрачке перлиный Маргарит… Кровей пятнит кабаний клык… О, отрочий, буявый зык!   — О, бледний птич!   О, падь опличь! — Плачует доле девий клич!

1917

III. Чужая поэма^*

Чужая поэма

Посвящается

В. А. Ш<иллшг>

и

С. Ю. С<удейкину>

1

В осеннем сне то слово прозвучало: «Луна взошла, а донны Анны нет!» Сулишь ты мне конец или начало, Далекий и таинственный привет? Я долго ждал, я ждал так много лет, Чтоб предо мной мелькнула беглой тенью, Как на воде, меж веток бледный свет, Как отзвук заблудившемуся пенью, — И предан вновь любви и странному волненью.

2

Заплаканна, прекрасна и желанна, Я думал, сквозь трепещущий туман, Что встретится со мною донна Анна, Которой уж не снится дон Жуан. Разрушен небом дерзостный обман, Рассеян дым, пронзительный и серный, И командору мир навеки дан… Лишь вы поводите глазами серны, А я у ваших ног, изменчивый и верный.

3

Как призрачно те сны осуществились! И осень русская, почти зима, И небо белое… Вы появились Верхом (стоят по-прежнему дома). О, донна Анна, ты бледна сама, Не только я от этой встречи бледен. На длинном платье странно бахрома Запомнилась… Как наш рассудок беден! А в сердце голос пел, так ярок и победен.

4

О, сердце, может, лучше не мечтать бы! Испания и Моцарт — «Фигаро»! Безумный день великолепной свадьбы, Огни горят, зажженные пестро. Мне арлекина острое перо Судьба, смеясь, сама в тот день вручила И наново раскинула Таро. Какая-то таинственная сила Меня тогда вела, любила и учила.

5

Ведь сам я создал негров и испанцев, Для вас разлил волшебство звездных сфер, Для ваших огненных и быстрых танцев Сияет роскошь гроздьевых шпалер. Моих… моих! напрасно кавалер Вам руку жмет, но вы глядите странно. Я узнаю по томности манер: Я — Фигаро, а вы… вы — донна Анна. Нет, дон Жуана нет, и не придет Сузанна!

6

Скорей, скорей! какой румяный холод! Как звонко купола в Кремле горят! Кто так любил, как я, и кто был молод, Тот может вспомнить и Охотный ряд. Какой-то русский, тепло-сонный яд Роднит меня с душою старовера. Вот коридор, лампадка… где-то спят… Целуют… вздох… угар клубится серо… За занавеской там… она — моя Венера.

7

Вы беглая… наутро вы бежали (Господь, Господь, Тебе ее не жаль?), Так жалостно лицо свое прижали К решетке итальянской, глядя вдаль. Одна слеза, как тяжкая печаль, Тяжелая, свинцово с век скатилась. Была ль заря на небе, не была ль, Не знала ты и не оборотилась… Душой и взором ты в Успенский храм стремилась.