Стихотворения

Кузмин Михаил Алексеевич

1922

VIII. Лесенка ^*

Лесенка

Юр. Юркуну

Опусти глаза, горло закинь! Белесоватая без пятен синь… Пена о прошлом напрасно шипит. Ангелом юнга в небе висит. Золото Рейна… Зеленый путь… Странничий перстень, друг, не забудь. Кто хоть однажды не смел Бродяжно и вольно вздохнуть, Завидя рейнвейна звезду На сиреневом (увы!) небосклоне? Если мы не кастраты и сони, Путь — наш удел. Мертв без спутника путь, И каждого сердце стучит: «Найду!» Слишком черных и рыжих волос берегись: Русые — вот цвет. Должен уметь Наклоняться, Подыматься, Бегать, ходить, стоять, Важно сидеть и по-детски лежать, Серые глаза, как у друга, Прозрачны и мужественны мысли, А на дне якорем сердце видно, Чтоб тебе было стыдно Лгать И по-женски бежать В пустые обходы. Походы (Труба разбудит) ждут! Всегда опоясан, Сухие ноги, Узки бедра, Крепка грудь, Прям короткий нос, Взгляд ясен. Дороги В ненастье и ведро, Битвы, жажду, Кораблекрушенье, — Все бы с ним перенес! Все, кроме него, забудь! Лишний багаж — за борт! Женщина

плачет. Засох колодец, иссяк… Если небо не шлет дождей, Где влаги взять? Сухо дно моря, С руки улетел сокол Не за добычей обычной. Откуда родятся дети? Кто наполнит мир, За райскую пустыню ответит? Тяжелей, тяжелей (А нам бы все взлегчиться, подняться) Унылым грузилом В темноту падаем. Критски ликовствуя, Отрочий клик С камня возник, Свят, плоского! Гелиос, Эрос, Дионис, Пан! Близнецы! близнецы! Где двое связаны — третье рождается. Но не всегда бывает тленно. Одно, знай, — неизменно: Где двое связаны, третье рождается. Спины похитились Впадиной роз, Радуйтесь: рос Рок мой, родители! Гелиос, Эрос, Дионис, Пан! Близнецы! близнецы! Рождаемое тело небу угодно, Угоден небу и рождаемый дух… Если к мудрости ты не глух, Откроешь, что более из них угодно. Близнецы, близнецы! Частицы, семя, Легкий пух! Плодовое племя, Молочный дух! Летишь не зря, Сеешь, горя! В воздухе, пламени, земле, воде, — Воскреснет вольный Феникс везде. Наши глаза полны землею, Виевы веки с трудом подымаются, Смутен и слеп, глух разум, Если не придет сестра слепая. Мы видим детей, башни, лес, Мы видим радугу в конце небес, Львов морских у льдистых глыб, Когда море прозрачно, мы видим рыб, Самые зрячие вскроют живот, И слышно: каша по кишкам ползет. Но мы не видим, Как рождаются мысли, — взвесишь ли? Как рождаются чувства, — ухватишь ли? Как рождается Илиада, — откуси кусок! Как летают ангелы, — напрасно нюхать! Как живут покойники, — разговорись! Иногда мы видим и не видим вместе, Когда стучится подземная сестра, И мы говорим: «Что за сон!» А смерть — кто ее видел? Кроты, кроты, о чем вы плачете? Юнга поет на стройной мачте: — Много каморок у нас в кладовой, Клады сияют, в каждой свой. Рожь ты посеешь — и выйдет рожь, Рожь из овса — смешная ложь. Что ребенка рождает? Летучее семя, Что кипарис на горе вздымает? Оно. Что возводит звенящие пагоды? Летучее семя. Что движением кормит «Divina Comedia» [96] ? Оно! Что хороводы вверх водит Платоновских мыслей И Фокинских танцев, Серафимских кругов?     Летучее семя. Что ничего не рождает, А тяжкой смертью В самом себе лежит, Могильным, мокрым грузом?     Бескрылое семя. Мы путники: движение — обет наш, Мы — дети Божьи: творчество — обет наш, Движение и творчество — жизнь, Она же Любовь зовется. Движение только вверх: Мы — мужчины, альпинисты и танцоры.     Воздвиженье! В тени бразильской Бросельяны Сидели девушки кружком, Лиловые плетя лианы Над опустелым алтарем, «Ала́с! Ала́с!» Нашло бесплодье! Заглох вещательный Мерлин. Точил источник половодье Со дна беременных долин. Пары сырые ветр разгонит, Костер из вереска трещит. «Ала́с! Ала́с!» — удод застонет, И медно меркнет полый щит. Любовь — движенье, Недвижный не любит, Без движенья — не крылато семя, Девы Бросельянские. Отвечали плачеи Мерлиновы:   — Бесплодье! Бесплодье!   Ала́с! Ала́с!   Двигался стержень,   Лоно недвижно.   Семя летело,   Летело и улетело,   А плода нет. — Удоды, какаду, пересмешники, Фламинго, цапли, лебеди Захлопали крыльями, Завертели глазами.   Ала́с, Ала́с!   А плода нет! Над лесом льдина плывет; На льдине мальчик стоит, Держит циркуль, весы и лесенку. Лесенка в три ступеньки.   Лесенка золотая,   Мальчик янтарный,   Льдина голубая,   Святой Дух розовый. — Девы Бросельянские, Умеете считать до трех? Не спросит Бог четырех. Глаза протри: Лесенка, — раз, два, три. Только: раз, два, три, А не три, два, раз, — Иначе ничего не выйдет у нас. Я говорю о любви, О том же думаете и вы. Где раз и два, Там и три. Три — одно не живет. Раз и три, Два и три, Опять не живет. Скакать и выкидывать нельзя. Такая загадка. Разгадаете — все вернется. Раз для двух, Два для раза, Три для всех. Если раз для всех, Два плачет, Если два для всех, Раз плачет, А три не приходит. Только три для всех, Но без раза для двух И без двух для раза.   Трех   Для всех   Нет — Вот и весь секрет! — Мыс запылал меж корабельных петель, Вином волна влачится за кормой. Все мужество, весь дух и добродетель Я передам тебе, когда ты — мой. Кто любит, возвышается и верен, В пустынях райских тот не одинок, А путь задолго наш судьбой измерен. Ты — спутник мой: ты — рус и светлоок.

96

«Божественную комедию» (ит.). — Ред.

1922

Новый Гуль ^*

Новый Гуль

Посвящается Л. Р<акову>

Вступление

Американец юный Гуль [97] Убит был доктором Мабузо: Он так похож… Не потому ль О нем заговорила муза? Ведь я совсем и позабыл, Каким он на экране был! Предчувствий тесное кольцо Моей душою овладело… Ах, это нежное лицо, И эта жажда жизни смелой, И этот рот, и этот взор, Где спит теперь мой приговор! Все узнаю́… вот он сидит (Иль это Вы сидите?) в ложе. Мабузо издали глядит… Схватились за голову… Боже! Влюбленность, встречи, казино… Но выстрел предрешен давно. Конечно, Вы судьбе другой Обречены. Любовь и слава! У жизни пестрой и живой Испив пленительной отравы, Направить верно паруса Под золотые небеса. Но так же пристально следит За Вами взгляд, упрям и пылок. Не бойтесь: он не повредит, Не заболит у Вас затылок. То караулит звездочет, Каким путем звезда течет.

97

Гуль

и гипнотизер Мабузо — действующие лица в известной кинематографической картине «Доктор Мабузо». Взаимоотношения их отчасти выясняются из данного стихотворения.

Март 1924

1

Ты слышишь ветер? Солнце и февраль! Зеленый рай, Тристанов Irish boy! [98] Крестильным звоном задрожал хрусталь… Ленивых тополей теперь не жаль: Взвился пузатый парус над тобой. — Подобно смерти промедленье — Один восторг, одно волненье Сулит летучее движенье, Где радостна сама печаль. Не писанная — мокрая река, Не призрачный — дубовый крепкий руль, Жасминный дух плывет издалека… И разгорается заря, пока Не перестанет улыбаться Гуль… В любви расплавятся сомненья. Одна весна, одно влеченье! Протянута, как приглашенье, К тебе горячая рука.

98

Ирландский мальчик (англ.). — Ред.

Февраль 1924

2

Античность надо позабыть Тому, кто вздумал Вас любить, И отказаться я готов От мушек и от париков, Ретроспективный реквизит Ненужной ветошью лежит, Сегодняшний, крылатый час Смеется из звенящих глаз, А в глубине, не искривлен, Двойник мой верно прикреплен, Я все забыл и все гляжу — И «Orbis pictus» [99] нахожу. Тут — Моцарт, Гофман, Гете, Рим, — Все, что мы любим, чем горим, Но не в туман облечено, А словно брызнуло вино Воспоминаний. Муза вновь, Узнав пришелицу-любовь, Черту проводит чрез ладонь… Сферически трещит огонь…

99

«Orbis pictus» — «Вселенная в картинах» — распространенные в старину альбомы — географическая, этнографическая, историческая и ремесленно-художественная наглядная энциклопедия. Особенно замечателен «Orbis pictus» Д. Ходовецкого с учениками.

Февраль 1924

3

Я этот вечер помню, как сегодня… И дату: двадцать третье ноября. Нас музыка, прелестнейшая сводня, Уговорила, ветренно горя. Недаром пел я «Случай и Дорину» [100] , Пропагандируя берлинский нрав! Мне голос вторил: «Вас я не покину, Открой глаза, сомненья отогнав». Вдруг стало все так ясно, так желанно, Как будто в руку мне вложили нить. И я сказал: «Быть может, это — странно, Но я Вас мог бы очень полюбить!» С каким слова приходят опозданьем! Уж сделался таинственным свиданьем Простой визит, судьбу переменив. А дурочка Дорина с состраданьем Нас слушала, про шимми позабыв, Как будто были мы ее созданьем!

100

«Дорина и случай» («Dorine und der Zufall») — оперетта Жильбера 1923 г.

февраль 1924

4

Разлетаются, как птицы, Своевольные мечты. Спится мне или не спится, Но всегда со мною ты. Притворяться не умею, А всего сказать не смею,   И робею,   И немею У пленительной черты. От весеннего похмелья Каруселит голова… Сладость этого веселья Мне знакома и нова! Как должны быть полновесны, Необычны, неизвестны,   И чудесны,   И прелестны Легковейные слова! И беру приготовишкой Логарифмов толстый том. Не поэтом, а воришкой Чувствую себя во всем! Но заминки, заиканья, Неумелость, лепетанье,   И молчанье,   И желанье — Все о том, о том, о том!

Февраль 1924

5

К вам раньше, знаю, прилетят грачи, И соловьи защелкают на липах, И талый снег в канавах побежит… Но ласточки, что делают весну И вечера жемчужные пророчат, Уж прочертили небеса мои, И если легкой рябью ваших глаз Коснулися — то было отраженье Моих зрачков, упорных и смущенных.

Февраль 1924

6

Он лодку оттолкнул. На сером небе Заметил я неясную фигуру. Высокий, плоский берег только тучи Давал мне видеть да пучки травы. Его лицо наклонено ко мне… Я пристально старался угадать, Не тот ли он, о ком мне говорили. Глаза смотрели смело и легко, Прелестный рот, упрямый подбородок, И ожидание далеких странствий, Друзей, завоеваний и побед… Но в юности такое выраженье, Пытливое и нежное, встречаем Довольно часто… Вдруг он улыбнулся. Я посмотрел еще раз и сказал: «Мне говорили… нас предупреждали, Что в этом месте, в этот день и час Мы встретим человека, по приметам Похожего на Вас. Он — тайный друг И уготован для любви и славы, Быть может, это Вы? Тогда садитесь, Поедемте, — нам надо торопиться. Но может быть… Я слышу запах роз… Высокий берег этот так нелепо Устроен, что никак нельзя узнать, Что дальше там находится. Наверно, Там — поле, сад и Ваш отцовский дом, Невеста и шотландская овчарка… Пожалуй, все это придется бросить, Коль не хотите, сидя Вы на месте, Скончаться мирно мировым судьей. А если, мистер, Вы — простой прохожий И просто так мою толкнули лодку, Благодарю Вас и за то. Услуги Я не забуду Вашей… Добрый путь!.. А очень жаль!..»

Март 1924

7

Слова — как мирный договор: Параграфы и пункты, Но прозвенел веселый взор, Что к плаванью весна. Взлетит волна, падет волна… Мы не боимся качки! Кому Голконда суждена, Тому — не гладкий путь. Люби одно, про все забудь! За горизонтом звезды… В единый вздох вместила грудь И море, и поля. Стою у смуглого руля, — Безлюдно в плоском блеске, Но с мачты, пристани суля, Любовь кричит: «Земля!»

Март 1924

8

Я мог бы!.. мертвые глаза Стеклянятся в прорезах узких, И ни усмешка, ни слеза Не оживят их отблеск тусклый… Целую… ближе… грудь тепла… Ни содрогания, ни пульса… Минута в вечность протекла… Непререкаемо искусство! Я мог бы!.. в комнате своей Встаете Вы. Луна ущербна. Сомнамбулических очей Недвижен взгляд. Утихло сердце — Проспект, мосты, и сад, и снег — Все мимо… Незаметно встречных… Автоматический свой бег Остановили… Дверь и свечи… Я мог бы, мог!.. Напрасный бред! Надежде верить и не верить, Томительно ловить ответ В твоих глазах прозрачно серых, Взлетать и падать… Жар и лед… Живое все — блаженно шатко. — Таких восторгов не дает Каббалистическое счастье.

Март 1924

9

Уходит пароходик в Штеттин, Остался я на берегу. Не знаменит и незаметен, — Так больше жить я не могу! Есть много разных стран, конечно, Есть много лиц, и книг, и вин, — Меня ж приковывает вечно Все тот же взор, всегда один. Ведь не оставишь сердца дома, Не запереть любви на ключ… Передвесенняя истома, Хоть ты остановись, не мучь! Ну вот и солнце, вот и тает… Стекло блестит, сверкает глаз… Любовь весенними считает Лишь те часы, что подле Вас. Мы ясновидим не глазами, Не понимаем сами, чем, А мне весь мир открылся Вами, Вдали от Вас я — слеп и нем. Без Вас и март мне не заметен, Без Вас я думать не могу… Пусть пароход уходит в Штеттин, Когда и Вы — на берегу.