Стихотворения

Жуковский Василий Андреевич

МАЛЬЧИК С ПАЛЬЧИК

Сказка

Жил маленький мальчик: Был ростом Он с пальчик, Лицом был красавчик, Как искры глазенки, Как пух волосенки, Он жил меж цветочков; В тени их листочков В жары отдыхал он, И ночью там спал он; С зарей просыпался, Живой умывался Росой, наряжался В листочек атласный Лилеи прекрасной; Проворную пчелку В свою одноколку Из легкой скорлупки Потом запрягал он, И с пчелкой летал он, И жадные губки С ней вместе впивал он В цветы луговые. К нему золотые Цикады слетались И с ним забавлялись, Кружась с мотыльками, Жужжа, и порхая, И ярко сверкая На солнце крылами; Ночною ж порою, Когда темнотою Земля покрывалась И в небе с луною Одна за другою Звезда зажигалась, На луг благовонный С лампадой зажженной, Лазурно-блестящий, К малютке являлся Светляк; и сбирался К нему в круговую На пляску ночную Рой альфов летучий; Они — как бегучий Источник волнами — Шумели

крылами, Свивались, сплетались, Проворно качались На тонких былинках, В перловых купались На травке росинках, Как искры сверкали И шумно плясали Пред ним до полночи. Когда же на очи Ему усыпленье, Под пляску, под пенье, Сходило — смолкали И вмиг исчезали Плясуньи ночные; Тогда, под живые Цветы угнездившись И в сон погрузившись, Он спал под защитой Их кровли, омытой Росой, до восхода Зари лучезарной С границы янтарной Небесного свода. Так милый красавчик Жил мальчик наш с пальчик…

БАСНИ

СОКОЛ И ГОЛУБКА

Голубку сокол драл в когтях. «Попалась! ну, теперь оставь свои затеи! Плутовка! знаю вас! ругательницы, змеи! Ваш род соколью вечный враг! Есть боги-мстители!» — «Ах, я б того желала!» — Голубка, чуть дыша, измятая стенала. «Как! как! отступница! не веровать богам! Не верить силе провиденья! Хотел тебя пустить; не стоишь; вижу сам. Умри! безбожным нет прощенья!»

МАРТЫШКИ И ЛЕВ

Мартышки тешились лаптой; Вот как: одна из них, сидя на пне, держала В коленях голову другой; Та, лапки на спину, зажмурясь, узнавала, Кто бил. — Хлоп-хлоп! «Потап, проворней! Кто?» — «Мирошка!» «Соврал!» — И все, как бесы, врозь! Прыжки; кувырканье вперед, и взад, и вкось; Крик, хохот, писк! Одна мяукает, как кошка, Другая, ноги вверх, повисла на суку; А третья ну скакать сорокой по песку! Такого поискать веселья! Вдруг из лесу на шум выходит лев, Ученый, смирный принц, брат внучатный царев: Ботанизировал по роще от безделья. Мартышкам мат; Не пикнут, струсили, дрожат! «Здесь праздник! — лев сказал, — Что ж тихо? Забавляйтесь! Играйте, детушки, не опасайтесь! Я добр! Хотите ли, и сам в игру войду!» «Ах, милостивый князь, какое снисхожденье! Как вашей светлости быть с нами наряду! С мартышками играть! ваш сан! наш долг! почтенье!..» «Пустое! что за долг! я так хочу! смелей! Не все ли мы равны! Вы б сами то ж сказали, Когда бы так, как я, философов читали! Я, детушки, не чван! Вы знатности моей Не трусьте! Ну, начнем!» Мартышки верть глазами И, веря (как и все) приветника словам, Опять играть; гвоздят друг друга по рукам. Брат царский хлоп! и вдруг под царскими когтями Из лапки брызжет кровь ключом! Мартышка — ой! — и прочь, тряся хвостом, Кто бил, не думав, отгадала; Однако промолчала. Хохочет князь; другие, рот скривя, Туда ж за барином смеются, Хотя от смеха слезы льются; И задом, задом, в лес! Бегут и про себя Бормочут: не играй с большими господами! Добрейшие из них — с когтями!

СУРКИ И КРОТ

Свои нам недостатки знать И в недостатках признаваться — Как небо и земля: скорей от бед страдать, Чем бед виною называться! В пример вам расскажу не басенку, а быль. Чудна, но справедлива; Я очевидец сам такого дива И, право, не хочу пускать в глаза вам пыль. Однажды на лужок, лишь только солнце село, Проказники сурки Сошлись играть в езду, в гулючки, в уголки И в жмурки. — Да, и в жмурки! Это дело Так верно, как я здесь, и вот как: осокой Тому, кому ловить, завязывались глазки, Концы ж повязки Под морду, в узелок; а там — бреди слепой! Слепой бредет! другие же беситься, Кувыркаться, скакать кругом; Тот под нос шиш ему, тот в зад его пинком; Тот на ухо свистит, а тот пред ним вертится, Коверкаясь, как бес! Бедняжка, лапки вверх, хвать-хвать, не тут-то было! И где поймать таких увёртливых повес! Ловить бы до утра! но счастье пособило. Возню услышав под землей, Из норки вылез крот, монах слепой; Туда ж играть с сурками! Растешился, катит и прямо бряк в силки. Сурки Сошлись и говорят: «Он слеп, а мы с глазами! Не лучше ли его…» «И, братцы, что за срам! — Ворчит, надувшись, крот. — Игра игрою! Я пойман! Мне ловить, с повязкой, как и вам». «Пожалуй! Но с твоей, приятель, слепотою Не будет ли нам грех давить тебя узлом?» «О, это уж обидно! Как будто и играть невместно мне с сурком! Стяни, сударь! еще! еще стяни! мне видно!»

ИСТИНА И БАСНЯ

Однажды Истина нагая, Оставя кладезь свой, на белый вышла свет. Бог с ней! не пригожа, как смерть худая, Лицом угрюмая, с сутулиной от лет. Стук-стук у всех ворот: «Пустите, ради бога! Я Истина, больна, устала, чуть хожу! Морозно, ветрено; иззябла и дрожу!» «Нет места, матушка! счастливая дорога!» — Везде ей был ответ. Что делать? на бок лечь, пусть снегом занесет! Присела на сугроб, стучит зубами. Вдруг Басня, в золоте, облитая парчой, А правду молвить — мишурой, Обнизанная жемчугами, Вся в камнях дорогих, Блистающих, как жар, хотя фальшивых, На санках золотых, На тройке рысаков красивых Катит, и прямо к ней. «Зачем ты здесь, сестра? Одна, в такой мороз! прогулкам не пора!» «Ты видишь, зябну! люди глухи! Никто мне не дает приюта ни на час. Я всем страшна! мы жалкий люд, старухи: Как будто от чумы все бегают от нас!» «А ты ведь мне большая, Не хвастаясь сказать! ну, то ли дело я? Весь мир моя семья! И кто ж виной? зачем таскаешься нагая? Тебе ль не знать, мой друг, что маску любит свет? Изволь-ка выслушать мой сестринский совет: Нам должно быть дружней и жить не так, как прежде, Жить вместе; а тебе в моей ходить одежде. С тобой — и для меня отворит дверь мудрец, Со мною — и тебя не выгонит глупец; А глупым нынче род — и род весьма обильный!» Тут Истина, умильный На Басню обративши взор, К ней в сани прыг… Летят и следу нет! — С тех пор Везде сестрицы неразлучно: И Басня не глупа, и с Истиной не скучно.

СМЕРТЬ

Однажды Смерть послала в ад указ, Чтоб весь подземный двор, не более как в час, На выбор собрался в сенате, А заседанью быть в аудиенц-палате. Ее величеству был нужен фаворит, Обычнее —

министр. Давно уж ей казалось,— Как и история ей ясно говорит,— Что адских жителей в приходе уменьшалось. Идут пред страшный трон владычицы своей — Горячка бледная со впалыми щеками, Подагра, чуть тащась на паре костылей, И жадная Война с кровавыми глазами. За ловкость сих бояр поруки мир и ад, И Смерть их приняла с уклонкой уваженья! За ними, опустив смиренно постный взгляд, Под мышкою таща бичи опустошенья, Является Чума; Грех молвить, чтоб и в ней достоинств не сыскалось: Запас порядочный ума! Собранье всколебалось. «Ну! — шепчут. — Быть министром ей!» Но сценка новая: полсотни лекарей Попарно, в шаг идут и, став пред Смертью рядом, Поклон ей! «Здравствовать царице много лет!» Чтоб лучше видеть, Смерть схватилась за лорнет. Анатомирует хирургов строгим взглядом. В сомненье ад! как вдруг пороков шумный вход Отвлек монархини вниманье. «Как рада! — говорит, — Теперь я без хлопот!» И выбрала невоздержанье.

СОН МОГОЛЬЦА

Однажды доброму могольцу снился сон, Уж подлинно чудесный: Вдруг видит, будто он, Какой-то силой неизвестной, В обитель вознесен всевышнего царя И там — подумайте — находит визиря. Потом открылася пред ним и пропасть ада. Кого ж — прошу сказать — узнал он в адской мгле? Дервиша… Да, дервиш, служитель Орозмада, В котле, В клокочущей смоле На ужин дьяволам варился. Моголец в страхе пробудился; Скорей бежать за колдуном; Поклоны в пояс; бьет челом: «Отец мой, изъясни чудесное виденье». «Твой сон есть божий глас, — колдун ему в ответ,— Визирь в раю за то, что в области сует, Средь пышного двора, любил уединенье. Дервишу ж поделом; не будь он суесвят; Не ползай перед тем, кто силен и богат; Не суйся к визирям ходить на поклоненье». Когда б, не бывши колдуном, И я прибавить мог к словам его два слова, Тогда смиренно вас молил бы об одном: Друзья, любите сень родительского крова; Где ж счастье, как не здесь, на лоне тишины, С забвением сует, с беспечностью свободы? О блага чистые, о сладкий дар Природы! Где вы, мои поля? Где вы, любовь весны? Страна, где я расцвел в тени уединенья, Где сладость тайная во грудь мою лилась. О рощи, о друзья, когда увижу вас? Когда, покинув свет, опять без принужденья Вкушать мне вашу сень, ваш сумрак и покой? О! кто мне возвратит родимые долины? Когда, когда и Феб и дщери Мнемозины Придут под тихий кров беседовать со мной? При них мои часы весельем окрыленны; Тогда постигну ход таинственных небес И выспренних светил стези неоткровенны. Когда ж не мой удел познанье сих чудес, Пусть буду напоен лесов очарованьем; Пускай пленяюся источников журчаньем, Пусть буду воспевать их блеск и тихий ток! Нить жизни для меня совьется не из злата; Мой низок будет кров, постеля не богата; Но меньше ль бедных сон и сладок и глубок? И меньше ль он души невинной услажденье? Ему преобращу мою пустыню в храм; Придет ли час отбыть к неведомым брегам — Мой век был тихий день, а смерть успокоенье.

ПОХОРОНЫ ЛЬВИЦЫ

В лесу скончалась львица. Тотчас ко всем зверям повестка. Двор и знать Стеклись последний долг покойнице отдать. Усопшая царица Лежала посреди пещеры на одре, Покрытом кожею звериной; В углу, на алтаре Жгли ладан, и Потап с смиренной образиной — Потап-мартышка, ваш знакомец, — в нос гнуся, С запинкой, заунывным тоном, Молитвы бормотал. Все звери, принося Царице скорби дань, к одру с земным поклоном По очереди шли, и каждый в лапу чмок, Потом поклон царю, который, над женою Как каменный сидя и дав свободный ток Слезам, кивал лишь молча головою На все поклонников приветствия в ответ. Потом и вынос. Царь выл голосом, катался От горя по земле, а двор за ним вослед Ревел, и так ревел, что гулом возмущался Весь дикий и обширный лес; Еще ж свидетели с божбой нас уверяли, Что суслик-камергер без чувств упал от слез И что лисицу с час мартышки оттирали! Я двор зову страной, где чудный род людей: Печальны, веселы, приветливы, суровы; По виду пламенны, как лед в душе своей; Всегда на все готовы;. Что царь, то и они; народ — хамелеон, Монарха обезьяны; Ты скажешь, что во всех единый дух вселен; Не люди, сущие органы: Завел — поют, забыл завесть — молчат. Итак, за гробом все и воют и мычат. Не плачет лишь олень. Причина? Львица съела Жену его и дочь. Он смерть ее считал Отмщением небес. Короче, он молчал. Тотчас к царю лиса-лестюха подлетела И шепчет, что олень, бессовестная тварь, Смеялся под рукою. Вам скажет Соломон, каков во гневе царь! А как был царь и лев, он гривою густою Затряс, хвостом забил, «Смеяться, — возопил, — Тебе, червяк? Тебе! над их стенаньем! Когтей не посрамлю преступника терзаньем; К волкам его! к волкам! Да вмиг расторгнется ругатель по частям, Да казнь его смирит в обителях Плутона Царицы оскорбленной тень!» Олень, Который не читал пророка Соломона, Царю в ответ: «Не сетуй, государь, Часы стенаний миновались! Да жертву радости положим на алтарь! Когда в печальный ход все звери собирались И я за ними вслед бежал, Царица пред меня в сиянье вдруг предстала; Хоть был я ослеплен, но вмиг ее узнал. — Олень! — святая мне сказала, — Не плачь, я в области богов Беседую в кругу зверей преображенных! Утешь со мною разлученных! Скажи царю, что там венец ему готов! — И скрылась». — «Чудо! откровенье!» Воскликнул хором двор. А царь, осклабя взор, Сказал: «Оленю в награжденье Даем два луга, чин и лань!» Не правда ли, что лесть всегда приятна дань?

ЭПИГРАММЫ

ЭПИТАФИИ

«Трим счастия искал ползком и тихомолком…»

Трим счастия искал ползком и тихомолком; Нашел — и грудь вперед, нос вздернул, весь иной Кто втерся в чин лисой, Тот в чине будет волком.

НОВЫЙ СТИХОТВОРЕЦ И ДРЕВНОСТЬ

Едва лишь что сказать удастся мне счастливо, Как Древность заворчит с досадой: «Что за диво Я то же до тебя сказала, и давно!» Смешна беззубая! Вольно Ей после не прийти к невежде! Тогда б сказал я то же прежде.

«Ты сердишься за то, приятель мой Гарпас…»

Ты сердишься за то, приятель мой Гарпас, Что сын твой по ночам сундук твой посещает! И философия издревле учит нас, Что скупость воровство рождает.

«Скажи, чтоб там потише были…»

«Скажи, чтоб там потише были! — Кричал повытчику судья,— Уже с десяток дел решили, А ни единого из них не слышал я!»