Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
— Не могу я служить! — сердито повторил Никон. — Ружьё в руки брал, баклана застрелил. Хоть птичья, а всё равно — кровь. Аз грешный пролил.
Архимандрит ушёл. А к новоявленному лекарю уже очередь выстроилась. Никон объявил, что примет первых трёх.
Старик жаловался на ломоту в спине, дал ему склянку скипидара. Елеем помазал. Старика сменила осипшая баба. Напоил святой водой, помазал горло сверху медвежьим салом, велел завязать получше.
— Капусту ешь. Капуста голос чистит.
— Какая теперь капуста! — просипела баба. — У кадушки донышко
— Тогда яйца сырые глотай, молоко с мёдом да с солью пей.
Следующая — на больную уж никак не походила. Вплыла лебедью, грудь высокая, бедра калачами.
— На что жалуешься?
— Я-то?
— Ну а кто же ещё-то?
— Нисколечко не жалуюсь.
Никон поднял голову — и утонул в невероятной синеве несказанно ласковых глаз.
— Не жалуешься? — смутился владыка.
— Я — Дорофея, — назвала себя молодуха. — Ты приходить велел, полы мыть.
— Дорофея! — обрадовался Никон. — Ты на прудах хороводилась.
— Хороводилась. — Дорофея поднесла ко рту платок с каймой из речных жемчужин, тронула уголки губ. — Мне бы ведро да тряпиц.
— Садись, вином угощу... Полы нынче мыты.
Не пожалел, налил кубок рейнского.
— Пей, милая!
— А закусить? — спросила смелая Дорофея.
— Будет и закуска.
Дорофея выпила, закрыла глаза, а ресницы — стрелы!
— Сладко!
— Вот тебе яблочко!
Никон распорядился, келейники принесли питие, пироги, рыжиков, икру. Выпил чару с Дорофеей. Закусил рыжиком.
— Ох! — сказала баба. — В грудях уж так весело.
— Вот и походи по светёлке моей, покажи свою красу.
Дорофея послушно поднялась, проплыла по кругу, взмахивая платком.
— Ещё выпей! — приказал ей Никон.
— Ты хочешь, чтоб я запьянела?
— Чтоб весёлая была. Икрой закуси, не охмелеешь.
Хватил и сам ещё одну чару. Дорофея кушала икру, пирог с изюмом, а он закусил опять рыжиком.
— У тебя ничего не болит?
— Да слава Богу! Вон, смотри!
— Может, где чирушек завёлся?
— Чирушек-то? — Глазки у Дорофеи стали умными. — А ведь есть!
— Излечу! Тотчас излечу. Помажу — и будешь здрава.
— Ах! — зарделась Дорофея, скидывая платье. — Место, где чирушек, совсем не гожее.
— Много ты понимаешь! Нет в человеке негожего! Человек — подобие Творца.
Никон взял спицу, окунул в скляницу с освящённым маслом, изобразил крест там, где Дорофея указала. Посмотрел бабе в глаза.
— Не улыбайся. Сё — не грешно. Где не помазано, крестом не заграждено — бес вселится. А теперь — ни-ни! — откинул спицу. — Ишь ты какая! Нежная, белёхонькая.
— Лучше меня в слободе нету! — сказала Дорофея и единым движением облеклась в нижнюю рубаху, а потом и в платье.
— Приходи. Приходи пораньше, помоешь полы... Возьми-ка вот! — дал ей четверть ефимка.
Явился Мардарий, пора было обедню служить.
— Я вот что решил, — сказал Никон диакону. — Хозяйство у нас помаленьку разрастается. Хочу учинить приказ. Ты судьёй будешь, в подьячие возьми Фомку-бельца,
Сам сел писать роспись, испрашивая у Аптекарского приказа деревянное масло, росный ладан, скипидар, траву чучуй, зверобой, целибоху, нашатырь, квасцы, купорос, камфару...
Мардарий предложил послать в Москву Игнатия Башковского.
— Корыстный он человек, — сказал Никон.
Подумали-подумали — остановились на старце Кузьме. Неприметный, вина не пьёт, ласковый, тихий. Таких не обижают.
Сказано — сделано. Уже наутро отправил Никон покладистого монашека в дальнюю дорогу, снабдив письмами и деньгами.
6
Весна перетекала в лето, а лето выдалось красное. Солнце жарило, вода в озёрах и реках согрелась недели на две раньше обычного, но выпадали дожди, короткие, обильные, с грозами. Дышалось легко, о хворях люди позабыли, но у Никона объявилась новая добрая работа.
Привезли саженцы из Кубенского монастыря. Никон вместе с иноком Ахиллием, некогда служившим царю Алексею Михайловичу, теперь устраивали сады, цветы разводили. Но объявился в Ферапонтовской обители ещё один цветник благоуханный.
Повадились к Никону девицы юные хаживать, за благословением. И бабы туда же. Бабы получали от святейшего по денежке, девицы, особо угодившие, по двадцати алтын. Боясь сплетен, из сих девиц Мардарий устроил хор. В надвратной церкви пели. Лето, цветники, девичья краса! Никон посветлел лицом, убыл в телесах, в глазах вместо неискоренимой обиды проступила благожелательность.
И на тебе!
Послал Мардарий, судья Никонова приказа, подводу за осётрами в Кириллов монастырь. Поехали двое слуг, Вукол да Горазд. Привезли дань. Поглядеть на осётров вышел сам.
И на дыбы! В зверя обратился:
— Где осётры, виноградари вы негодные? Сё пескари аршинные! — схватил здоровой рукой Вукола за грудки. — Мне подавай осётров в два аршина с четью [27] ! Что подсунули, то и взял?! Так-то ты радеешь о господине!
Треснул мужика наотмашь, с ног сшиб. Ногой пнул, да в голову. Горазд обнял святейшего сзади да немножко оттащил, чтоб неладного не случилось. А Никон на него, на слуг озирается, сам рычит медведем:
— Что стоите?! Он напал на меня! Валите, бейте!
27
Четь — иначе четверть. В старину мера длины, веса, земельных наделов, но это и административная единица; округ, область (Новгородская четь, Устюжская четь и т.д.).