Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
— Царицу-то... я ведь не видел, — сказал Никон.
— Увидишь, — улыбнулся царь. — И младенца увидишь, Петрушу. Здоровенький, весёлый. Мария-то Ильинична мальчиков хилых мне нарожала.
— А я ведь и Фёдора твоего не видел.
— Нескладица! — кивнул царь. — Добрый отрок. По-польски говорит как мы по-русски. А возьмётся по-латыни, так и по-латыни. Звонкая, скажу тебе, речь.
— В патриархи кого будешь ставить? — спросил самое больное, чего бы не надо было.
Алексей Михайлович глянул приятельски.
— Меня желает.
Сказал вслух и услышал себя.
Лежал не открывая глаз: ночь ли, утро... Сердце стучало.
— Господи! — сказал Никон. — Господи!
7
— Господи! — ахнул Алексей Михайлович, показывая Наталье Кирилловне на черёмуху над рекой. — Господи!
Речки и не видно было, черёмуха, росшая по обоим берегам, вспенилась и почти слилась в один благоуханный сугроб.
— Воздух сладкий, а на языке горько, — сказала царица.
Алексей Михайлович посмотрел на неё и, затаиваясь, вздохнул. Юная, светлая...
— Как жизнь, — сорвалось с языка.
— Кто как жизнь? — не поняла Наталья Кирилловна.
Смутился. Повёл рукою:
— Всё это. Сама говоришь, сладко, да горько, а у меня аж комок в горле.
Личико у неё озадачилось, счастье в глазах, такое лёгкое, бездумное, затрепетало и подёрнулось дымкой.
— Как сияют-то, видишь? Старицы, говорю. Нам туда и надобно! — Он почти кричал, а сам следил за её лицом: слава Богу, снова глазки ясные.
Он устроил эту тайную охоту — вольную, без бояр, без полка сокольников — ради неё. Десяток комнатных людей и два друга, Фёдор Михайлович Ртищев да Артамон Сергеевич Матвеев.
Среди своих царица не скрывала лица, сидела на коне верхом, по-мужски. Призналась однажды ему:
— Я в девках любила на лошадке скакать, хоть и была она у нас толстобрюхая, толстоногая, Ртищева царь позвал с собой, чтоб хоть как-то утешить милого, старого, верного друга. Фёдор в последние годы бывал на дворцовой службе нечасто. Болезни одолевали.
Он и теперь приехал в колымаге, верхом — голова кружится. Но с ним тоже был сокольник с кречетом Аксаком.
Алексей Михайлович подъехал к своему драгоценному товарищу. Фёдор, бледный, исхудавший, посмотрел на государя весело, задорно:
— Смотри! Мой Аксак прыткий. Лучше бы его и не пускать.
— Вон чего удумал! Моя, твоя... Красота душу тешит.
Хотелось сказать что-то особое, ласковое, сокровенное, но подъехал Артамон, тоже друг детства.
Алексей Михайлович пошутил:
— Что же ты, Фёдор, пьяниц-то никак не вытрезвишь? Уж сколько лет мыкаешься, а канавы не пустуют.
— Пьяный да умный — человек думный. Так ведь у нас говорят. Али ещё по-другому. Доходились ножки, доработались
Встрепенулся Алексей Михайлович, озлился:
— Чем паскуднее человечишка, тем пьянее!
— То-то и оно, — согласился Фёдор Михайлович. — Человечишка чувствует себя паскудным, пока трезв, а выпил — и вот уже велик, с Богом поговорить тянет.
— Ладно, ребята! В Думе будем умничать. На охоту! — весело сказал Алексей Михайлович и тронул Фёдора за плечо. — Спасибо тебе, милый человек! Пьяни в Москве и впрямь поменьше стало.
Ради затравки пускали соколов на голубей, привезённых с собой. Наконец подъехали к старице. Пришло время великих птиц. Кречет Бурляй, сделав шестнадцать ставок, пал из-под белого облака на серую гусыню и убил её, низко над водой, но, как и подобает кречету, влёт.
— Пускай своего! — крикнул Алексей Михайлович Ртищеву.
Аксак взмывал так, что казалось, само небо затягивает в воронку. На двадцать шестом круге исчез, а потом — стрела Перунова — пал со звёздных высот на огромного гуся и заразил [28] .
— Каков у него бодень — кинжал! — закричал Алексей Михайлович, поражённый красотой полёта, жестокой точностью охотника.
— Бодень? — дотронулась Наталья Кирилловна до плеча разгорячённого супруга.
— Коготь! — объяснил он, весь ещё в жару своей страсти. — Бодень — коготь. Кречеты бьют птицу под крыло, в сердце.
28
Заразить — убить (слово сокольников).
Охота удалась, и пора было возвращаться, но такая стояла благодать, что хотелось слиться с простором, с изумрудной землёю, с черёмухой. А тут ещё соловьи щёкотом растревожили.
Артамон Сергеевич сказал:
— Великий Государь, тут бродец есть... Дно песчаное, а на том берегу — вон роща-то дубовая! — домишко. Я туда посылал, чтоб обедец состряпали.
— А что? Наталья Кирилловна? — глянул царь на супругу.
— Хорошо в лесу, — согласилась государыня.
Поехали дальше без Ртищева. Фёдор Михайлович поклонился царю, поклонился царице:
— Видел я, как порадовал ваши величества мой кречет. Примите! От всего сердца дарю. Добрая была охота. И дозвольте мне в город воротиться...
Алексей Михайлович Аксака принял с великой радостью, Фёдора отпустил, а вместе с ним и половину сокольников, с птицами.
Когда Ртищев уехал, царь спросил Артамона Сергеевича:
— Что доктор Лаврентий говорит?
— Плоховат Фёдор Михайлович.
— Пусть лечит.
— Он лечит, да от смерти нет лекарства.
Царь нахмурился: