"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
– И давно Храм плюет на наши инструкции?
– Я бы сказал, что все началось пять лет назад, из-за праздника четырех четверок. После того, как третьего марта четыреста двадцать второго года мы сели за стол переговоров с Чернокнижником. Вот тогда Храм почуял нашу слабину.
1–2 марта 422 года от н.э.с. Исподний мир
До конца испытательного срока оставалось пять дней, и глупо было отказываться от службы, слишком глупо! Волчок еще и гвардейцем не был, а уже купил и золотое обережье, и непромокаемый плащ, подбитый мехом,
В полночь заканчивалась вахта, оставалось всего три часа до вожделенного кабака, когда Волчка отправили на последний ярус башни Правосудия, поднести короб с гвоздями, – он просто подвернулся под руку Надзирающему во дворе казарм. Короб оказался тяжелым, а лезть было высоко. Внизу башни лестница была широкая, с крепкими перилами, ближе к середине – узкая, без перил (даже голова кружилась), а потом и вовсе – приставная деревянная. Вот там Волчок намучился с коробом и вылез наверх изрядно запыхавшись.
Уже стемнело, но на верхнем ярусе башни было светло как днем. Волчок удивился – снизу света он не видел и даже подумал, зачем там гвозди, в такой темноте. Поэтому сначала заметил деревянные щиты, закрывавшие узкие окна, а уже потом – все остальное.
Короб с гвоздями грохнулся на пол, придавив ногу… Под потолком верхнего яруса горел солнечный камень. Такой же, как зажигали в храмах, только без оправы из мозаичного стекла и золотого оклада. Просто камень, подвешенный на волосатой пеньковой веревке. А в его лучах четверо столяров под руководством Надзирающего натягивали белое вощеное полотно на тонкий деревянный каркас – крылья колесницы Айды Очена.
– Наконец-то гвозди пожаловали! – оглянулся Надзирающий. – Чего на пол-то бросил? Поднимай, на верстак ставь.
Волчок нагнулся, не глядя под ноги, – на колесницу всходил капитан гвардейцев, одетый в платье Чудотвора-Спасителя.
– Стойки можно и повыше, – примерившись, сказал капитан. – Неудобно управлять, когда низко.
Он раскинул руки в стороны, словно обнимая всех вокруг, и Волчок увидел тонкие стальные прутья, торчавшие по обеим сторонам колесницы, за которые капитан держался. Один из столяров полез под колесницу и снизу ударил по пруту молотком.
– Хватит или еще поднять? – спросил он.
– Еще немного, – ответил капитан.
– Ну что стоишь-то? – Надзирающий съездил Волчку по затылку. – Уснул, что ли?
Тот поставил короб на верстак и собирался спускаться вниз, когда его окликнул капитан:
– Волче Желтый Линь?
– Я! – ответил Волчок.
– Ты расторопный малый. Спустишься вниз, скажи кастеляну, что я велел выдать тебе бутылку храбрости!
– Во имя Добра! – кисло ответил Волчок. И дурак бы догадался, что бутылку храбрости капитан дает, чтобы Волчок не болтал лишнего, – от одного стакана-то память иногда отшибает, а от целой бутылки и вовсе ум потерять можно.
Он спустился с приставной лестницы и присел на узкие каменные ступени, обхватив
Через три часа с бутылкой храбрости за пазухой Волчок уже входил в кабак – только на этот раз не туда, где обычно пили гвардейцы, а на окраине города возле Мельничного ручья, напротив храма Восхождения. Назывался кабачок «Семь козлов», за что Волчок отдал предпочтение именно ему, а не чистенькому трактиру «Пескарь и ерш».
Не успев войти, он потребовал кружку хлебного вина и выпил ее залпом, у входа, – и теперь блаженный хмель постепенно туманил глаза и размягчал мысли. Волчок подумал было, не глотнуть ли ему немного храбрости – и тогда сегодняшний день совсем уйдет в небытие, – но неожиданно приметил в кабаке еще одного посетителя, лицо которого показалось странно знакомым.
– Змай, налить тебе еще? – нарочито громко спросил хозяин, глядя не на своего гостя, а на Волчка. Кого хотел обмануть? Почти гвардейца Храма Добра? Перед гостем не было пустой кружки, он ничего не пил, а сидел просто так. Зачем сидеть в кабаке просто так?
Волчок, пошатнувшись, шагнул к столу гостя и тут вспомнил, где его видел, – год назад, на празднике Восхождения! Такое прозвище трудно не запомнить.
Воспоминания о том дне резанули по сердцу ржавой пилой, Волчок плюхнулся на скамейку напротив Змая и потребовал еще одну кружку хлебного вина.
– И товарищу моему, Змаю, тоже налей! Я заплачу.
Хозяин осторожно спрятал улыбку в бороде, а Змай расхохотался.
– Что смеешься? Над гвардией Храма смеешься? – полез в бутылку Волчок.
Змай перестал хохотать.
– Над пацаном семнадцатилетним смеюсь. Уж больно грозен и щедр. Я тебя, щенка вислоухого, помню – как ты слезы лил, глядя на колесницу Айды Очена. С тремя медяками за душой. Разбогател, значит?
Хозяин поставил на стол кружки, и Волчок не ответил, присосавшись к спасительному вину. А потом, утерев рот рукавом, сказал:
– Ты тоже слезы лил. Мне-то, щенку вислоухому, простительно, а тебе?
– О, и поумнел заодно. – Змай усмехнулся и повернулся к хозяину: – Ты, Зорич, записывай, что нам гвардия Храма говорит. Непростительно, значит, слезы лить, глядя на колесницу Чудотвора-Спасителя.
То ли хлебное вино сделало свое дело, то ли воспоминания о том счастливом дне так размягчили сердце, но Волчок вдруг ответил:
– Я еще не гвардеец. И, может, гвардейцем никогда не буду…
– Ты же хотел за Добро постоять? Вот и стой, раз хотел.
– Я не так хотел… – всхлипнул Волчок. – Не так!
Всё не так!
Нищая деревенька посреди болот, жалкие огородики, дома из торфяных кирпичей на сваях – что там брать? Какие подати? Именем Добра… Бабий вой над болотом, три козы, привязанных к телеге, полной брюквы. Два воза сена – зачем в деревне сено, если забрали коз? И мутнеющие глаза паренька, заступившего дорогу гвардейцам, – единственного, кто осмелился выйти против десятка сабель с топором. И кровь на его лице, хлынувшая из рассеченного темени.