Страх
Шрифт:
Вздохнув, он подумал, что сегодня, наверно, такой день, когда его никто не воспринимает всерьез. Зак не пустил за порог, словно бездомную собаку. Межинский бурчал по телефону тоном учителя, решившего подвоспитать закоренелого двоешника. Сержант милиции в "луже" болтал с ним как с ефрейтором, а не с майором госбезопасности. И вот теперь Лариса вырядила его в чучело, от которого со смеху передохли бы все московске вороны.
– Пошли покормлю, - с бонапартистскими нотками в голосе произнесла Лариса.
Он попытался обнять ее на ходу, но руки, скользнув, лишь задели
– Я классную пиццу купила. С грибами, - спиной встретила его на кухне Лариса.
– Ты когда-нибудь ел пиццу с грибами?
Она нагнулась к духовке, чтобы поровнее вставить в нее на противне пиццу, а Тулаев вскинул ее халатик, с удивлением и радостью увидел, что под ним ничего нет, и сразу прижался все еще сухими губами к ягодице.
– Подожди!
– еле удержала равновесие Лариса.
Он за плечи распрямил ее, рванул халатик, и пуговицы горохом сыпанули по полу.
– Ты что, с ума сошел?!
Она даже не ощутила, как оказалась голой, и странно посмотрела на улетевший в угол кухни халатик. Он лежал удивительно ровным кружочком, словно уже испеченная пицца, и сразу напомнил ей о пицце настоящей. Лариса еле успела пяткой толкнуть вверх дверцу духовки. Под ее хлопок Тулаев похватил легкое пахучее тело и торопливо унес в зал.
Диван был не разложен и вызвал у него замешательство. На нем явно не хватало белой простыни, а без простыни голая Лариса на руках смотрелась странно. Он будто бы нес ее не для любви, а всего лишь чтобы искупать. Диван к тому же имел коричневую обивку, напоминающую по цвету грязную глинистую почву, и ощущение, что если он ее туда опустит, то сразу замажет, заставило Тулаева поставить Ларису на пол.
Он снова прижался к ее губам своими и с удивлением уловил, что они тоже, как у Ларисы, стали влажными. Крепко прижав ее к себе, он неприятно ощутил, что она вроде как отталкивает его. Оторвал губы, чтобы спросить ее об этом, и в этот момент ее быстрые худенькие пальцы сбросили с него халат, пробежали по пуговицам рубашки, освободили Тулаева и от нее. Оставалось великое мужское трио: майка-трусы-носки.
Руки Тулаева, заразившись резкостью Ларисы, сорвали через голову майку, она рванула вниз вторую часть трио, и Тулаев сразу забыл о цвете дивана. Он свалил на него Ларису, подмял под себя, упираясь ногами о палас, толкнул себя вперед, но палас поехал, скользнул по паркету, и он вместе с ним съехал вниз. Голова упала на ее горячий живот, и он стал целовать первое что попало под губы - ее маленький смешной пупок, похожий на приклеевшуюся белую черешню.
– Ну чего ты ждешь?! Быстре-е-е!
– взвыла она, за плечи вытягивая его из вязкого болота паласа, которое все засасывало его и засасывало в себя, подальше от Ларисы.
– Я не могу-у-у!
Он по-звериному заработал ногами, рванул к горячему, так зовущему его телу, и в этот момент зазвонил телефон.
– Ну иди!
– все еще просила она, рукой выискивая трубку.
Он наконец-то добрался до нее, но лицо Ларисы так резко стало иным, что он успел лишь надавить рукой на ее правую ногу.
– Что?.. Прямо сейчас?.. Срочно?.. Сейчас буду.
Повернувшись боком, она вбила трубку на рычажки, горячей рукой провела от шеи до паха Тулаева, вздохнула и тихо произнесла:
– Шеф вызывает... Срочно...
– Неужели не успеем? Я уже не могу...
– Ты успеешь... А я... Не получится. Перегорела.
Он встал, отвернулся и молча надел свой прежний клоунский наряд. Нет, сегодня был явно не его день. Даже в любви его приняли за мальчишку. Растравили, а потом насмеялись. В эту минуту Тулаев ненавидел этого придурошного шефа как самого большого врага в своей жизни. Он представил его жирным, со злыми ястребиными глазами и к тому же сидящим за рулем шестисотого "мерса".
– А ты кем работаешь?
– не оборачиваясь, спросил он.
– Секретарь-референтом.
– Много платит... этот шеф?
– Не жалуюсь.
– Едешь его обслуживать?
– Не хами.
Она обняла его сзади, и Тулаев с удивлением заметил по отражению в стекле бара, что она уже одета. Он обернулся, и теперь уже ее губы сразу ткнулись в его рот. Рука Тулаева сама расстегнула ее джинсы и нырнула в них, но Лариса, отстранившись, не пустила его дальше.
– Я очень спешу. Выключи пиццу. Съешь, сколько можешь. Подождешь меня?
В глаза Тулаеву вернулась прежняя внимательность. Он тут же оценил черно-розовую футболку от "Sonia Rykiel" примерно в четыреста баксов, "родные" джинсы-стретч от "Wrangler" за сто пятьдесят, очки от "Nina Ricci" за триста с лишком и, не став приплюсовывать сюда ни цену сумочки, ни стоимость кроссовок, назло Ларисе сказал:
– У меня тоже есть одно дело на вечер.
– Ладно, - кажется, она разучилась обижаться.
– Поешь все равно. Будешь уходить, просто захлопни дверь...
Свет в ванной остановил ее. Тулаев посмотрел на свои бледные волосатые ноги и сразу вспомнил мыльную гидру, сожравшую его брюки.
– Надо же!
– обернулась Лариса.
– Придется тебе ждать
меня.
– Я сам, - все-таки не сдавался он.
– Они сохнуть полночи будут. Даже при этой жаре.
– У тебя утюг есть?
– Есть. На кухне в шкафчике.
– Иди. А то твой шеф, небось, уже исстрадался.
– Ну, не обижайся, дурашка, - провела она ладошкой по его
щеке.
– Я, может, быстро.
Обида не разрешила ему ответить. Вокруг Ларисы, словно вокруг загоревшейся свечи, струилось что-то яркое, новое, никогда до этого не замечаемое им. Даже если бы он напряг все свои силы, он бы этого пламени не задул. А хотелось. Очень хотелось. Наверное, это просыпалась ревность. Во всяком случае, когда от Тулаева уходила его жена, он ощущал всего лишь усталость. И немного жалости к себе. Совсем немного. Ее как раз хватило, чтобы напиться до забытья и в этом забытьи избавиться и от усталости, и от жалости.