Страна Незаходящего Солнца. Том I

Панцерный Владимир

У шедшего впереди «Чи-Ха» открылся башенный люк, и из него высунулся командир танка, гордо смотревший вперед и высунувший из-за брони тело по грудь. На голове у него, как и полагалось по уставу, был кожаный шлемофон с очками. Осмотрев местность, командир понял, что они двигаются с крайне выгодного направления — местность была устроена так, что советские войска скрывались в небольшой низине, которая, конечно, позволяла им скрывать замеченные лишь по вздымающейся пыли танки от непосредственно глаз противников, но так же ослепляла их фланги. Один из них не представлял никакого военного интереса, и был попросту подножьем горы, в связи с чем наступать оттуда точно никто бы не смог, ну, а со второго двигались танкисты. На данном фланге была другая проблема — единственный проезд вел к ущелью, через которое можно было бы почти что зайти в Калган с тыла, но факт полного контроля ущелья японскими войсками делал самоубийственной любую попытку прорваться в таком месте. Советские командиры все еще были, на тот момент, скорее всего лучшими в мире, и уж такой очевидный постулат, как важность контроля высот и последствия для атакующих отсутствия этого контроля, они знали прекрасно. Иначе бы не проводили Зееловскую операцию всего пять месяцев назад.

Командир танка поднял висящий на шее бинокль и посмотрел

вперед, стараясь выявить хоть какие-то детали, которые он не смог заметить при беглом осмотре местности. Но на этом участке это было бесполезным делом, ведь что в бинокле, что без него, была видна одна и та же голая степь. Враг, как уже было сказано, находился за угором в низине, и это место пусть и было стратегически невыгодно, так как не давало контроля над высотами, но с задачей скрыть скопления войск справлялось успешно. К тому же, ход Маньчжурской операции показывал, что действовать нужно лишь по ситуации, и стандартные догмы здесь не имели смысла — блицкриг внезапно провалился, технологическое превосходство не привело к скорейшей победе, все изначальные планы рухнули, и это при том, что РККА до сих пор не потерпела ни одного стратегически значимого поражения. Значит, с имеющимся-то превосходством, реактивной артиллерией и лучшими в мире танками, против степной пехоты, можно было сразиться и находясь в низине. Все равно Мэнцзян не мог противопоставить ничего, кроме единичных снайперов, в ответ на каждый выстрел которых мог прогреметь многочасовой артиллерийский обстрел, что и поставило жирную точку в решении вопроса с ними — они даже не высовывались. Тем не менее, танкисты продолжали движение незамеченными.

Танки уже приближались к угору. Командир «Чи-Ха» снова опустился внутрь боевой машины и закрыл за собой люк, очевидно, готовясь к бою. Не сбавляя скорости, танки въехали на крутой угор, сотрясаясь изнутри, а через пару секунд вылетели дальше, вниз, буквально пролетая это расстояние, как с трамплина. Подвеска каждого из них сильно сотряслась при ударе об землю, но, благо, у всех обошлось без поломок.

Теперь каждый командир мог увидеть, куда они попали. Меньше, чем в километре от них, уже стояли советские позиции. В ряд была выставлена батарея ракетных установок — БМ-31-12, более продвинутых версий БМ-13, на базе американских «Студебеккеров». Они были уже приведены в боевую готовность, и каждый мог в любую секунду начать залп двенадцатью снарядами с почти 30 килограммами взрывчатки. Конечно, они не стояли без охраны в голой степи, рядом были советские танки, пехота и легкие противотанковые орудия, к тому же, еще и ПВО. Эта миссия действительно была полностью самоубийственной для японцев. Но, честно говоря, была ли хоть одна операция, начиная с 1943 года, не откровенным самоубийством? Все танкисты подумали об этом почти одновременно, и так же одновременно поняли — нет. Самоубийство стало основной доктриной вооруженных сил Империи, у кого-то, как у камикадзе, официально; а у всех остальных неофициально, но сознательно. Потери начались сразу.

Пятый «Ха-Го», в правом ряду, в ту же секунду взорвался, его башня, охваченная пламенем, отлетела высоко вверх, а во все стороны разлетелись горящие детали. Корпус весь горел и дымился, но даже так можно было понять, что танк сильно «раскинуло» изнутри — случился взрыв боекомплекта, ни у кого из членов экипажа не было ни малейших шансов на выживание. Это было результатом работы советской пушки ЗИС-2, 57-мм. Надо сказать, что орудия были выставлены почти по всему периметру, формируя тем самым круговую оборону реактивного дивизиона, что изначально исключало принятый японцам план прорваться в брешь, но был недостаток и у противника — на такой дистанции, артиллерийские орудия были не менее самоубийственным оружием для их расчетов, которые легко мог раздавить или уничтожить фугасом японский танк. Но ни русские, ни японцы не собирались разбегаться с позиций. Воевали народы сверхповышенной храбрости. Непоколебимые фанатики по обе стороны, они не боялись умереть за свои страны. Так происходил ближний бой танков и артиллеристов посреди расположения реактивных батарей.

Один из «Ха-Го» спустя несколько секунд врезался в ЗИС-2, расчет которого успел спастись, буквально за мгновение до столкновения произведя последний выстрел и отбежав от орудия. Легкий танк с трудом давил орудие, напоровшись на него так, что, похоже, застрял, имея возможность выбраться лишь задним ходом. Пушка уже смялась под ним, и ствол оказался выгнут строго вертикально вверх, но расположенная боком относительно танка пушка практически не двигалась, сошники впились в землю, а уцелевшее колесо постепенно подминалось. «Ха-Го» оказался в очень уязвимом положении, приподнятый довольно высокой пушкой, без возможности быстро сменить позицию и даже как-то сопротивляться, поскольку орудие и пулеметы теперь смотрели слишком высоко, чтобы навредить противнику. Об броню разбилась бутылка с зажигательной смесью, пламя охватило корму и заднюю часть башни. Загорелся двигатель. Дым пошел даже из закрытого башенного люка. Лобовой люк открылся, и вместе с дымом и огнем оттуда попытался вылезть горящий танкист, но его встретила очередь из ППШ, и тот повис, высунувшись из танка, а вскоре и вовсе выпал, поджав ноги — это было следствием сокращения мышц, вызванных непосредственно горением. Когда он упал, его голова оказалась расположена так, что его взгляд пересекся со взглядом советского рядового, который поспешил отвернуться. Русскому не доставляло никакого удовольствия смотреть в искаженное сгоревшее лицо, «глазами» которого были два отверстия, глазные яблоки в которых давно лопнули и запеклись. В горячем воздухе витал противный запах горелой плоти.

Командирский «Чи-Ха» выстрелил по первой и наиболее ближней реактивной установке. 47-мм осколочно-фугасный снаряд пушки Тип 1 прилетел прямо по пусковой установке, на которой уже были загружены реактивные снаряды. Раздался оглушительный взрыв, волна огня и дыма накрыла все вокруг, и прямо в нее ворвался еще один «Ха-Го», судя по звукам, протаранивший следующую установку. Мехвод в «Чи-Ха» дернул на себя левый рычаг, быстро повернув влево и отправившись ему на помощь с другой стороны. Как только он сам выехал из пламени, он услышал, как об лобовую броню что-то разбилось. Затем раздались выстрелы, но он не остановился ни на секунду, пытаясь разглядеть что-то в триплексе. Танк наехал на что-то, какую-то неровность, а затем движение сильно затруднилось из-за того, что он во что-то врезался. Наконец-то рассмотрев в триплексе хоть какие-то детали, мехвод понял, что он только что начал толкать БМ-13. Машина довольно быстро поддалась, и, немного помявшись под натиском,

накренилась на бок, поскольку мехвод постоянно менял вектор движения, переводя в нейтраль то левый, то правый рычаг. Когда крен стал однозначно «смертельным», он двинулся вперед, используя всю мощь двигателя, всего 170 лошадиных сил, и опрокинул русскую установку на бок. Некоторые из машин уже покинули их расчеты, другие начали уезжать, стараясь уйти от прямого контакта с японскими танкистами-камикадзе. Одна из таких проезжала прямо на пути «Чи-Ха», и командир «поприветствовал» ее очередью из курсового пулемета. Неаккуратная очередь повредила колесо, многие пули застряли в двигателе, а несколько залетели в кабину, чудом не ранив шофера, но БМ-13 продолжала движение. Повреждения в двигателе оказались не столь серьезны, кучность попаданий была слишком мала для того, чтобы гарантированно повредить важные составляющие. Пока командир отвлекся, контролируя отход его танка от перевернутой «Катюши», та установка уже скрылась за другими, и эффективно достать ее теперь можно было только при прямом попадании из орудия. Прогремел еще один громкий взрыв — еще один «Ха-Го» стал жертвой противотанковых орудий. «ЗиС» выстрелил довольно низко, и снаряд вошел в ведущее колесо, без проблем прорывая расположенную под прямым углом тонкую бортовую броню легкого танка. Мехвод и стрелок погибли сразу, разорванные примерно по середине тела прилетевшим с огромной скоростью и кинетической энергией снарядом. Танк остановился, из его люков медленно шел дым от загоревшихся кожаных покрытий сидений. Командир, явно контуженный, качаясь, резким движением откинул башенный люк и медленно вылез, с трудом опираясь на борта башни. Попытавшись слезть с них, он скатился на лобовую броню и упал на землю, после чего уполз под свой дымящийся танк, прячась там от боя, где ему, полуживому человеку с пистолетом, не было места среди стальных машин.

Японцев оставалось все меньше и меньше, но это же можно было сказать и про их противников. Участок голой степи был идеальным местом для танкового сражения, хоть в этот раз танки и были лишь у атакующей стороны. Через недолгое время движения и «жизнь» в этом месте вновь утихли, в небо поднимались огромные столбы дыма, исходящие от горящей техники обеих сторон, орудия были раздавлены, все «Ха-Го», кроме одного, уничтожены, да и один из двух «Чи-Ха» стоял с покореженной башней, вогнутой внутрь корпуса от силы удара прилетевшего снаряда. Два из четырнадцати танков пережили эту битву. Теперь они возвращались в ущелье. Низина, дым из которой был виден за километры в этой бескрайней степи, уже привлекла много внимания, и, очевидно, туда спешили другие советские подразделения. У двух экипажей не было задания «пойти и умереть», в условиях дефицита всего, а уж тем более бронетехники, среди сил, обороняющих Калган, истинно самурайское желание умереть прямо сейчас, следуя пути смерти, пришлось отложить в пользу рациональности действий. В конце концов, двенадцать других экипажей уже прошли до конца по пути смерти.

Генерал Дзюн Усироку наблюдал за дымом в бинокль. Понимание, где именно случился бой, а, значит, где была расставлена вражеская артиллерия, дало ему много важной информации о расстановке сил на поле боя. Он то смотрел в бинокль, то отходил к столу с картой, поправляя карточки. Наконец, актуализировав обстановку на карте, он стал просто наблюдать за дымом. Постепенно туда стекались грузовики и пехота, вывозились орудия, потом повезли трупы. Прошло меньше трех месяцев с момента, как японская делегация наблюдала за Парадом Победы в Москве, и теперь уже вся страна бросает последние силы на то, чтобы остановить наступающую РККА. Генерал даже не был удивлен — он всю жизнь знал, что когда-то весь мир попытается уничтожить нацию Ямато и ее дух. А еще он всю жизнь знал, что это ни у кого никогда не удастся. Сейчас он сам был на острие борьбы, от правильности его действий и решений зависела судьба континентальной части Империи. Он уже не испытывал страха ошибки или чего-то подобного, он действовал так, словно решения от его имени принимают мудрые ками, которые не могут ошибиться в принципе. Он верил, что красные безбожники не смогут одолеть силу японских мистических существ и духов. Это был сам собой разумеющийся факт.

***

Битва за Калган шла уже несколько дней. Некрупный город, где почти все постройки были из подручных материалов и, казалось, могли быть легко уничтожены достаточно сильным ветром, держался. Войти в город оказалось непосильной задачей, выполнение которой на определенном этапе загнало советские войска в огневой мешок, откуда пришлось спешно отступить. В Калгане проявился самый настоящий тактический тупик, когда атакующая сторона не имела возможностей прорваться, а обороняющиеся вообще не собирались контрнаступать, находясь в глухой обороне и активизируясь лишь при попытке атаки на них. Отсутствие полноценной артподготовки и невозможность провести полную разведку позиций привели к тому, что у РККА не удалось взять город «с наскока», а в узких перешейках и ущельях преимущество было, ожидаемо, у обороняющихся. Попытки использовать танки ни к чему хорошему не привели, солдаты-тэйсинтай оказались крайне эффективны в условиях, когда они могли использовать множество укрытий и долго оставаться незамеченными. Подобно тому, как монгольская конница не смогла в полной мере проявить себя в узких пространствах городов Европы, так и советские танковые кулаки оказались лишь неповоротливыми грудами металла в узких ущельях Калгана.

С каждым днем положение на фронте становилось все более сюрреалистичным для наблюдающего за Маньчжурской операцией мира. Было еще слишком рано для того, чтобы начинать высмеивать бессилие Красной Армии в американских газетёнках, да и хвалить Японию в обществе было абсолютно неприемлемо, но у далекого от тактики и стратегии обывателя ситуация, когда армия, взявшая Берлин, не может сходу взять какую-то степную деревню с ополченцами, вызывала именно такие эмоции. В кухонных разговорах особо антикоммунистически настроенных правоконсервативных американцев все чаще упоминалось, что безбожные большевики такие же варвары, как и язычники-японцы, и, соревнуясь в дикости, не могут ничего сделать друг другу, кроме как продолжать бросать своих людей в топку фронта. На следующие друг за другом провалы американской армии эти люди предпочитали не обращать внимания, в лучшем случаи уповая на великие грядущие операции, о которых узнавали из желтой прессы — операция «Даунфол» и ее детали еще не были достоянием общественности, и, чтобы понять, что следующим ходом американской армии станет десант в метрополию, нужно было проанализировать карту Тихоокеанского ТВД и немного подумать. Хаято Канеширо умел думать, а вот большинство людей как из его временной линии (1990-ые), так и из текущей (1945 год), таким навыком не владели и развивать его в себе не хотели, яростно отстаивая свое право никогда не думать.