Странник века
Шрифт:
Он прошел мимо стоявших по обе стороны дороги мельниц, обогнул фабричные корпуса и выбрался на тропинку, вокруг которой ютились рабочие бараки. По лестнице он поднимался на ощупь; скрип ступеней чередовался с доносившимся из комнат храпом. Проходя мимо чужих дверей, Ламберг проверял, кто спит, а кто, воспользовавшись свободным днем, отправился в город. Его порадовало, что соседние комнаты пустовали.
К себе он зашел на цыпочках. В нос ударил запах пота. Ламберг разглядел спавшего Гюнтера. В ногах Гюнтерова тюфяка стояла бутылка водки и два стакана с водой, в которой плавали горящие фитили. Ламберг улыбнулся: его забавляла слабость соседа, бородатого, сильного, грубого, но не умевшего засыпать в темноте. Ламберг подошел ближе, Гюнтер спал. Он лежал нагишом, на животе, обернутый вокруг бедер простыней. Дышал он ртом. Легкие струйки пота огибали его лопатки, еще четче прорисовывая их очертания. Из-за искр, летевших от фитильного масла, тело его казалось оранжевым, словно облитым горячей лавой. Все в нем равномерно дышало, кроме ягодиц, которые то напрягались, то расслаблялись, словно во сне Гюнтер выполнял какую-то
Улыбнувшись, Ламберг повернул к нему голову: Я, ты спал? Нет-нет, зашевелился и потянулся Гюнтер, я ждал тебя. Ламберг подсел к нему на тюфяк. Он приблизил губы к рыжей бороде Гюнтера и медленно прошептал ему на ухо: Расскажи, что тебе снилось? Ничего, снова повторил Гюнтер, говорю же, что ждал тебя. Ты уверен? спросил Ламберг, размазывая пот по мускулистому торсу Гюнтера. Гюнтер вцепился ему в запястья и сжал их до боли. Ламберг позволил ему притянуть себя поближе. Добравшись до рта Гюнтера, он ощутил на языке вкус водки. Гюнтер подтянул колени. Ламберг увидел выгнутый дугой пенис. Он не стал его касаться, а лишь взъерошил волосы вокруг. Задержался на бедрах, на мускулах живота. Гюнтер издал другой, почти умоляющий хрип. Тогда Ламберг отлепил его пенис от живота, наклонился и, закрыв налитые кровью глаза, заглотил его, как клубнику.
Они ждали его, перелистывая стихи Кеведо. Ханс и Софи попросили Альваро помочь им с испанскими переводами. Скованные неизбежным визитом приятеля, они нервно улыбались и не смели притронуться друг к другу. Во сколько он обещал прийти? спросила Софи. В половине четвертого, ответил Ханс, и это странно, потому что обычно он очень пунктуальный.
Минут через пятнадцать в седьмой номер постучали. Альваро приветствовал друзей по-испански, шутливо имитируя их саксонский акцент, и извинился за опоздание. А Эльза здесь? спросила Софи. Кто? насторожился Альваро. Эльза? а! да, я видел ее внизу, а что? Не знаю, какая муха ее сегодня укусила, ответила Софи, с ней просто не было сладу: привела мне все мыслимые и немыслимые доводы, почему она не может меня сегодня сопровождать, и теперь сидит внизу, вместо того чтобы, как обычно, уехать. Ну, откашлялся Альваро, прислуга в наши дни, знаете ли.
Мы отобрали Кеведо, перечислял Ханс, Лопе де Вегу, Хуана де ла Крус, Гарсиласо… И Гонгору? подсказал Альваро. Нет, лучше без Гонгоры, ответил Ханс, он непереводимый. Но, возразила Софи, разве не ты сам говорил, что перевести можно любого поэта? Да-да, любого, улыбнулся Ханс, кроме Гонгоры. И ты сумел понять его на испанском? удивился Альваро. Ну, более-менее, ответил Ханс, у меня в сундуке есть пара его книг. Однако сколькими же языками ты владеешь? спросил Альваро. Несколькими, ответил Ханс. Но когда ты успел их выучить? допытывался Альваро. Скажем так: в путешествиях, ответил Ханс. Он подошел к сундуку, порылся в нем, достал толстый фолиант и положил его на стол. Альваро с любопытством разглядывал книгу. Она называлась «Dictionary of the Spanish and English Languages, Wherein the Words Are Correctly Explained, Agreeably to Their Different Meanings» [113] , была написана Генри Неуманом, издана в Лондоне в 1823 году и содержала большое количество терминов по искусству, наукам, коммерции и мореходству. Это чудо, объяснил Ханс, не раз выручало меня из беды.
113
«Словарь испанского и английского языков, содержащий правильные объяснения слов в соответствии с их различными значениями» (англ.).
Чего мы до сих пор не нашли для нашей европейской антологии, объяснила Софи, так это современных испанских поэтов, ты знаешь хотя бы одного? Даже не ломайте головы, пошутил Альваро, в Испании все современные поэты скончались еще во времена барокко. В таком случае, сказала Софи, мне хотелось бы включить в этот сборник Хуану Инес де ла Крус, она жила в колониальной Мексике и, насколько я понимаю, в Испании была очень популярна, не так ли? я видела некоторые ее сонеты… где у нас этот старинный мадридский томик? не передашь его мне, Ханс? спасибо, ну вот, к примеру. Вместо очередного куртуазного рыцаря, воспевающего свою возлюбленную, одну из этих невидимых девиц, за всю поэму не раскрывшую рта, повествование ведет сама девушка. Это очень серьезный и очень ироничный короткий сонет. Вот, прочти:
Al que ingrato me deja, busco amante; al que amante me sigue, dejo ingrata; constante adoro a quien mi amor maltrata; maltrato a quien mi amor busca constante. Al que trato de amor, hallo diamante, y soy diamante al que de amor me trata; triunfante quiero ver al que me mata, y mato al que me quiere ver triunfante. Si a este pago, padece mi deseo; Si ruego a aquel, mi pundonor enojo… [114]114
Если хочешь перевести это, заметил Альваро, нужно быть осторожной со словом diamante, здесь игра слов: di-amante [115] , то есть некто дорогой, но твердый, непроницаемый для любви. И верно! воскликнула Софи, поднимая глаза от книги, а я и не заметила! и обрати внимание на конец. Стихотворение начинается в трагическом тоне, а заканчивается довольно деловито. После стольких мытарств дама пытается сделать выбор: то ли причинить боль другому, то ли принять ее на себя? И решает, что страдание и самопожертвование ей ни к чему:
115
Diamante — бриллиант, алмаз, di — скажи, amante — возлюбленный (исп.).
Конечно, с воодушевлением продолжала Софи, идеальной была бы взаимность, но Хуана Инес нас предупреждает, что коли без жертв никак нельзя, то жертвой будет не она. Мексиканская монахиня шестнадцатого века! Почитали бы ее мои подруги! (Мы это переведем, засмеялся Ханс, и ты подаришь им по экземпляру на выходе с воскресной мессы), этот сонет так отличается от других любовных сонетов такого типа! например, от сонетов Гарсиласо, замечательных, тонких, но всегда проникнутых этой пугающей идеей: я тебя люблю, поскольку ты безмолвна, поскольку я едва с тобой знаком, а большего мне и не надо:
116
Если я правильно понимаю, продолжала Софи, указывая длинным пальцем на страницу, образ любимой так отчетливо запечатлен в душе поэта, что он не испытывает необходимости ни быть с ней рядом, ни общаться: все, что он хотел бы ей сказать, ему уже известно, уже заранее начертано в его душе (ну нет, пожалуйста! нет! запротестовал Альваро), и потому он говорит, поправь меня, если я ошибаюсь, он признается, что вымышленный образ возлюбленной он предпочел бы созерцать один, наедине с собой:
117
Нам дают понять, продолжала Софи, что героиня обладает редкими достоинствами, вдохновившими поэта на его произведение. Но сам поэт, перебирая ее достоинства, этой девушки остерегается, то есть хочет защитить себя, верно? прячется, чтобы любимая не слишком влияла на его жизнь. Он пишет в одиночестве, закрыв глаза, и все это говорит самому себе! (Ой, Ханс, взмолился Альваро, останови ее, дай ей отпор! иначе она оставит нас вообще без классиков! Ханс вздохнул и пожал плечами), а здесь, ниже, смотрите, еще одна красивая и немного подозрительная строка: «mi alma os ha cortado a su medida» [119] , но зачем же выкраивать?
118
119
«Моя душа вас выкроила на свой лад» (исп.).