Странник века

Неуман Андрес Андрес

Когда вращательная, нагревательная, центростремительная энергия господина Левина пошла на убыль, Софи отважилась произнести имя, которое давно хотела упомянуть на Салоне. Господин Левин, подкрепите силы, сказала она, попробуйте этого индийского чаю, который нам только что привезли, надеюсь, он вам понравится, а кстати, в продолжение столь интересной религиозной темы: никто из вас не читал Шлейермахера? насколько я понимаю, этот теолог занимается делами земными. Первый раз слышу, сказала госпожа Питцин, а чай попробую с удовольствием. Шлейермахер? пожал плечами профессор Миттер, хм! Индийский чай? встрепенулся Руди, из Джайпура или из Мадраса? Точно не знаю, ответил господин Готлиб, раскуривая трубку, но думаю, что из Калькутты. Господин Ханс, не отступала разочарованная Софи, а вы что думаете? не о чае, о Шлейермахере. Он, как мне кажется, весьма достойный сочинитель, ответил Ханс, хоть и не набрался смелости, чтобы пройти тот путь, к которому его толкали собственные же идеи. Если религия, как он утверждает, относится к области чувственного восприятия,

то следующим шагом следует признать, что Бог имеет субъективную сущность, то есть что Он, уж вы меня простите, питается человеческими чувствами. Такие взгляды, не правда ли, Альваро? могли бы превзойти революционностью взгляды самого Декарта. Поскольку если даже разум опирается на существование Бога, то тогда, ну что ж! тогда религия становится несокрушимой. Однако будучи предметом чувств… Господин Ханс, улыбнулась довольная его словами Софи, вы хотите сказать, что чувства всегда безрассудны? Нет-нет, смутился Ханс, я хотел сказать, что некоторые идеи Шлейермахера прогрессивны, а некоторые реакционны, достаточно посмотреть на Шлегеля, на то, как изменились его чувства. От слов «чем больше образования, тем меньше религии» он перешел к заявлениям о том, что религия есть центр всех сил человеческого ума, и ведь какая жалость! проделать столь долгий путь, чтобы превратиться в такого труса! Осторожнее, молодой человек, осадил его профессор Миттер, ведь атеизм может обернуться еще большей трусостью: лемма «все, что я не понимаю, не существует» тоже не выглядит самой смелой леммой в истории человечества. Кхм, если позволите, господин Ханс, после недолгих размышлений над чашкой чая вернулся к разговору господин Левин, я готов принять тезис о трусости католицизма, хотя в этом смысле, дорогой господин Готлиб, друзья, поймите меня правильно! я имею в виду не католиков, а лишь саму ортодоксию, которая, кхм, которая в определенном смысле стремится подавить своих последователей, одним словом, это я готов принять, но остальное не могу. Нет никакой трусости в размышлениях о божественном, наоборот: чтобы броситься в эту пропасть, необходимо настоящее бесстрашие, поскольку речь идет о чем-то, формы чего мы не знаем. Поэтому, кхм, я и настаиваю, что божественное имеет динамическую природу, а небесные тела совершают соитие в небесах.

Госпожа Левин поставила чашку на блюдце и воскликнула: Далось тебе это соитие! Господи! ну что за навязчивая идея!

Кстати о динамической природе, вмешалась госпожа Питцин, чувствуя, что во рту у нее становится горько, кто где собирается отдыхать?

Да все как всегда! сразу откликнулся Руди, оглаживая лацканы сюртука, сами знаете: немного там, немного тут, а на весь август мы с родителями, видимо, поедем в Баден (Баден? воскликнула госпожа Левин, широко раскрывая глаза, на воды?), конечно, сударыня, а что еще делать в Бадене? скучнейшее место! а потом проведем несколько дней в нашем загородном особнячке под Магдебургом, он не так уж велик, но… Кстати, моя Софи (моя Софи! скривился Ханс), может быть, ты поменяешь решение? у нас такой миленький, приятный сад, и он наверняка (я так тебе благодарна, добрейший мой Руди, но зачем спешить? ты ведь знаешь мои принципы: я с превеликим удовольствием туда отправлюсь, но только после свадьбы), да-да, конечно, я просто предложил (то-то! проворчал про себя Ханс).

А мы, сообщил господин Готлиб, решили сымпровизировать: дочь обожает, когда у нас до последней минуты ничего не определено, не правда ли, дорогая? как раз недавно я рассказывал нашим друзьям, сколь утомительно стало куда-нибудь ездить, народ теперь такой нетерпеливый, колеса экипажа уже никого не устраивают, всем хочется забраться в вагон и тут же из него выйти, ведь чем быстрее мы передвигаемся, тем быстрее хотим передвигаться! я думаю, что путешествовать теперь уже не в моде, теперь в моде приезжать. Совершенно с вами согласен, сказал профессор Миттер, и, наблюдая, какими темпами мы перемещаемся, я начинаю бояться за психическое здоровье пассажиров, и это не мои слова, а слова врачей! чем бесчеловечнее средства передвижения, тем опаснее они для нервов, мания скорости — это ужасная глупость! сегодняшние путешественники желают все предусмотреть наперед, распределить каждую минуту, предотвратить любые неожиданности. Полная ясность и вперед! во весь опор, без лишних слов! но если нет никакой неопределенности, то о чем вы станете думать? (о том же, о чем и сейчас, сказал Ханс, куда поехать?), да, но как же ритуал? эмоции отъезда? (уверяю вас, профессор, улыбнулся Альваро, что на платформах Ливерпуля пассажиры заряжаются не меньшими эмоциями, чем на мессе).

Прежде чем стемнело и наступила пора зажигать лампы, гости приступили к запланированному чтению шиллеровского «Вильгельма Телля». Решено было прочитать по ролям первую, последнюю и несколько центральных сцен. Роли распределились любопытно. Кто-то предложил Руди на роль могущественного барона Аттингаузена или хотя бы его племянника. Но сам он отказался от обеих, пожелав стать Конрадом Баумгартеном, поселянином из окрестной деревни. Альваро в шутку попросил: Расскажите потом, какие будут ощущения! Сам Альваро, драмы не читавший, получил роль рыбака Руоди, Ханс должен был читать роль охотника Верни, составив пару Альваро в первой же сцене. Господин Левин пал жертвой еще одного небольшого соблазна и, ни разу не кхекнув, попросил себе роль Ульриха фон Руденца, богатого племянника Аттингаузена. Все сошлись на том, что роль Берты фон Брюнек, молодой

наследницы, вполне подойдет Софи. Ей же самой путем долгих уговоров удалось убедить господина Готлиба согласиться на роль Вильгельма Телля, героя, воплощающего отцовскую любовь. Госпоже Левин, со смущенной улыбкой укрывшейся за веером, под всеобщие аплодисменты была предложена роль Гедвиги, жены Вильгельма Телля. А много ли слов у Гедвиги? зардевшись, спросила госпожа Левин, но Софи успокоила ее, сказав, что в выбранных сценах ее героиня произносит не более пяти-шести фраз. Что касалось кровожадного и деспотичного наместника Геслера, то эту роль не согласился читать никто. Даже профессор Миттер отклонил злонамеренное предложение Ханса, аргументируя свой отказ тем, что ему лучше не актерствовать, а подыграть участникам на виолончели, создав тем самым нужный фон. После недолгих препирательств и поскольку Геслер в одной из сцен был все-таки необходим, взяла слово госпожа Питцин и с выражением бесконечной усталости на лице сказала: Какая разница, давайте буду я. Профессор Миттер, помимо музыкального руководства взявший на себя и сценическое, пробежал глазами текст и сказал: Минутку, мы забыли о пастухе Куони, у него есть пара реплик в первой сцене. Господин Готлиб тут же подал знак Бертольду, и тот, покорно вздохнув, получил свой экземпляр пьесы. Еще нам не хватает как минимум одной крестьянки. Гости обернулись к Эльзе. Сначала она не очень упиралась. Но, узнав, какая ей отводится роль, отказалась решительно. Армгарда? воскликнула она, что это за имя такое? не буду! Тогда Софи сказала, что она сама прочтет одну строчку за крестьянку, и таким образом все персонажи были распределены.

Акт I. Сцена первая [112]

…Руди [громко и властно]: Скорей, скорей, за мною скачут следом! Ландфохта люди мчатся по пятам, меня настигнут, схватят и — конец!

Альваро [с излишне наигранным удивлением]: Чего ж за вами мчатся верховые?

Руди [скорее повелительно, чем просительно, что было бы уместней]: Спасите! Я потом все расскажу.

Ханс [мастерски интонируя и искоса следя за реакцией Берты, то бишь Софи]: Но вы в крови! Что за беда случилась?

112

Перевод Н. Славятинского.

Руди [тоже оборачиваясь к Софи]: Я коменданта крепости австрийской…

Бертольд [неохотно, страдая от боли в ногах]: Так Вольфеншиссен гонится за вами?

Руди [воздевая воображаемую шпагу]: Нет, он безвреден, — я его убил.

Все хором [не совсем стройно]: Зачем вы это сделали? О Боже!

Руди [с весьма правдоподобным раздражением]: Затем, что я свободный человек! Я только право отстоял свое — жену и дом избавил от позора.

Бертольд [утрируя вопрос и заставляя Ханса насторожиться]: Над честью вашей надругался он?

Руди [буровя взглядом Ханса]: Я преступленью не дал совершиться, и сам Господь направил мой топор.

Ханс [сглатывая слюну]: Вы голову злодею раскроили?..

Акт V. Сцена третья

…Все [госпожа Левин едва слышно, госпожа Питцин (хоть ей и не положено) вместе со всеми, господин Готлиб растроганно помахивая всем рукой]: Да здравствует наш Телль, наш избавитель!

Софи [хорошо поставленным голосом]: Друзья мои! Сограждане! Примите меня в свой круг! Я первая защиту нашла в стране свободы — и вверяю свои права народу. Защищать вы будете меня, свою гражданку?

Эльза [в последнюю минуту поддавшаяся на уговоры профессора — за всех поселян]: Стеною встанем, кровью защитим!

Софи [вдруг без всякой видимой причины теряя концентрацию]: Спасибо вам. Теперь я жизнь свою, свободная, соединяю с ним.

Господин Левин: Свобода всем рабам, кхм, и крепостным!

[Профессор Миттер берет протяжную ноту, звук умирает в диминуэндо. Короткое молчание. Аплодисменты, поздравления. Все обнимаются и весело желают друг другу хорошего лета. Софи по очереди прощается с каждым, но держится как-то встревоженно. Когда очередь доходит до Руди, он пылко целует ей руку и говорит: Когда пройдет лето, любовь моя, я буду счастлив вернуться в этот Салон уже в качестве законного супруга. Занавес ночи окончательно опущен. Одна из ламп медленно догорает.]

А какие цветы были на столе? спросил шарманщик. Акация, ответил Ханс, это была акация. Откуда ты знаешь? спросил Ламберг. При звуке его голоса Франц поджал хвост. Я не знал, ответил Ханс, спросил у горничной. Это хорошо, очень хорошо, улыбнулся шарманщик и снова отхлебнул вина, акация означает тайную любовь.

Жадно заглотив ужин, Ламберг встал. Уже уходишь? огорчился Рейхардт, ведь завтра воскресенье! Да, ответил Ламберг, но нужно отдохнуть, пора. Погляди, сколько вина осталось, подзуживал его Рейхардт, твоя доля достанется мне. Я уступаю, сказал Ламберг и яростно потер глаза.