Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
— Это не обязательно! — остановил его Ефим Григорьевич, угадав, что Фома скажет. — Я просто подумал, может быть, вы что-то другое придумали, оригинальное, а вы все то же!.. Ну, и о ком вы еще хотите узнать?
Фома тупо смотрел на него.
— Может быть, вы хотите знать, где Мэя? Ведь мы теперь все можем узнать, имея на руках этот бесценный документ, анамнезический, так сказать, роман. Хотите?..
Ефим Григорьевич с энтузиазмом пролистнул несколько страниц…
— Читаем… «Я вернусь, сказал он…» вы то есть, Андрей Андреевич!.. «Я вернусь, как только смогу…» Мэя сняла с себя свой амулет с двойным кругом, расцепила хитрый замочек
— Хватит! — оборвал Фомин.
Это было невозможно повторить еще раз, да еще в такой обстановке. В голове что-то резко крутанулось, как будто он обрел сферическое зрение мухи, пелена пропала, и Фома почувствовал, что в комнате кто-то есть. Он медленно повернул голову. Рядом с ним, только с другой стороны кровати, сидели, как истуканы, два человека в накинутых поверх костюмов белых халатах и внимательно на него смотрели. Так вот перед кем Ефим распинается! Посетители! Как он их не почувствовал раньше? Чем он нашпигован?..
При встрече с его взглядом, посетители дружно улыбнулись и тактично отвели глаза. Ну ясно, по его душу! И хотя возраст у консилиумно сидящих был довольно различный, было в них что-то удивительно похожее, во взгляде, что ли? Взгляд был ласково насторожен и профессионально остр — нож, который убивает, даже не ранив. Вот почему санитары маются у дверей, а Ефим так вкрадчиво улыбчив. И вчера или когда еще?..
Он ожесточенно потер лоб, наверное, они тоже были, только он их не видел…
— Да, Андрей Андреевич, курс заканчивается, скоро домой, поэтому мнение одного специалиста должно быть подтверждено авторитетным мнением его коллег. Вениамин Александрович и Александр Вениаминович, известные в наших кругах специалисты, тоже очень хотят помочь вам. Но об этом позже…
Ефим Григорьевич снова привлек к себе внимание Фомы.
— Итак, о Докторе мы узнали. Мэя… О ком вы бы хотели узнать еще?
Фома зевнул, хотел было закрыться, подавить, но потом передумал и протяжно по-звериному “эхнул” прямо в испуганные глаза коллег Ефима Григорьевича, чуть не откусив нос одному из них. Оба специалиста разом откинулись, испуганно выпучив глаза.
— Хорошо, вам надо отдохнуть, Андрей Андреевич. Нам тоже! — сказал Ефим Григорьевич. — Еще несколько вопросов…
Фома, кажется, рушил всю его красивую картину выздоровления, а может, наоборот, рецидива, в этой психиатрии, сам черт ногу сломит! Её можно только описывать, изображать же Фрейда и Адлера может далеко не каждый сумасшедший в халате.
Вопросы, вопросы… они были настолько нелепы и возмутительны на взгляд Фомы, что он тоже стал спрашивать, в ответ, интересуясь, давно ли они видели эпоху перемен?.. а френа лысого — Ломброзо?.. а правда ли, что сумасшедшие боятся воды?.. а вы не боитесь?.. — И хотел, кажется, плюнуть.
— Ну что ж… я думаю, на сегодня хватит, господа! — потерял терпение Ефим.
Из ваты тумана выплыли два санитара, неся смирительную рубашку, как сеть, в растяжку. Жизнь для Фомы расцветала новым вялотекущим эндогенным оттенком.
— Не надо! — осёк санитаров Ефим Григорьевич.
— Дак это? — удивился один из них, с тяжелыми руками до полу, прирожденный грибник. — Буён ведь!
— Не будет! — коротко бросил Ефим Григорьевич. — Сейчас для нас
Слова прозвучали, как выстрел, после которого пропали изображение и звук.
Больше всего в жизни Фома ненавидел сюрпризы. И все время их получал. От Сати, от Доктора, теперь вот от Ефима. От Ефима, пожалуй, самый большой — книгу про собственное сумасшествие. Говорят, это тонкая грань, почти неопределимая: рассудок — безрассудство, ум — безумие, воображение — галлюцинация. Такая легкая откидная дверь туда и обратно, как в «салунах» вестерна, и большинство проходит её совершенно безболезненно для себя, не замечая, не осознавая.
Но Фому эта дверь чуть не зашибла. Вынырнув из небытия, он надолго впал в прострацию, не реагируя ни на что, потому что любое действие, мысль, чувство напоминали о действительности. Я сумасшедший?.. Тогда он пробовал читать книгу, но за каждым словом текста вставали настолько реальные картины его собственной жизни, той, что ему казалась подлинной, что он в ужасе отбрасывал книгу в сторону. Нет!.
Приходили с уколом. Снова небытие. Он снова брал книгу: нет, не может такого быть! Это не книга, это его жизнь! Картины, живо и в полном объеме встававшие перед ним, не были ассоциациями по поводу написанного, как бывает, когда читаешь чужую книгу. Они, эти картины, были воспоминаниями! Работало не воображение, а память, и память «вспоминала» в тысячу раз больше написанного, в миллион! и воспоминания эти были во столько же раз живописнее написанного, во сколько жизнь превосходит любое подражание.
Мелкие детали и подробности, слова, мысли, ощущения, не попадающие в книгу в результате отбора, вставали перед ним с той самой полнотой, которую может принести только собственное — и реальное! — переживание. Фантазии даже годичной давности вы не помните и не вспомните по фотографиям или записям дневника (если эти записи не о них; так же и сны, в большинстве своем бесследно пропадающие по пробуждении), а собственную жизнь — вспомните. Моментально.
Нет, он не сумасшедший! Пусть он написал эту книгу, но эта книга о его жизни, это книга бытия, если угодно, но не книга шизофрении! Он все это прожил и ученичество в Ассоциации, и поединок в Кароссе, и Лилгву, и Сю, и дерево Бо, как это ни дико звучит для нормального человека. Он нормален! Зачем его колют?..
На него снова надели смирительную. Пригрозили посадить среди таких же придурков, как он, тогда, мол, узнаешь!.. И посадили, поскольку он не унимался, но там Фоме сразу устроили темную, чтобы не мешал болеть совершенно здоровым людям. Пришлось снова отсадить. И кололи, кололи, кололи! Потому что «буён», да не просто, а с издёвкой!.. Фома снова «пропадал», а когда выныривал, то начинал сомневаться: а вдруг, действительно, сумасшедший?..
В такие редкие минуты просветления с ним беседовал Ефим.
— Ну что ты дуру-то ломаешь! К чему эта комедия?.. Я тебя выписать не могу из-за твоих фокусов! Ты же здоров, зачем прихиляешься?
Ефим носился по кабинету, ломая пальцы и карандаши, а Фома сидел в центре комнаты, на стуле, положив руки на колени. Так ласково велел громадный санитар, что приволок его сюда. «Если дернешься, я тебе скрутку сделаю!» — пообещал тот, и Фома ему поверил.
— А комиссия? — кричал Ефим. — Что тебе в голову взбрело плеваться? Когда теперь сподобятся еще собраться эти братья по разуму от разных отцов? Ну?! Зачем тебе это было нужно? Ты что хочешь вечно здесь сидеть?