Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
Ефим словно отвечал на его мысли.
— Еще пару укольчиков, вызовем комиссию коньячком и… как миленький!.. Улыбайся! Человечество, как сказано, смеясь расстается со своими предрассудками!.. Ирину хочешь видеть? Она просто рвется. Нет?.. Ну что ж, на нет и суда нет!
Суда не было. Какое-то время, какое он не знал, Фома прожил в грубом кошмаре, его бросало из прострации в бешенство. Внутри было пусто и страшновато, вернулась старая карга-полиглотка — Тоска и Пустошь, и он не хотел оставаться с этим один на один. И лез вопрос. Неужели я сумасшедший? Но ведь сумасшедшие
Он выложил и это.
— Теперь, Фома, сомневаются, — успокоил его Ефим. — Новейшие исследования показывают, что нынешнее поколение бзданоиков, после того, как им пообещали коммунизм в 80-м, потребительский рай за пятьсот дней в 90-м и отдельную квартиру каждому в 2000-м, сильно двинулось головой и сейчас способно на все, даже на сомнение в собственной нормальности. Представляешь? Вот, смотри!..
И он одним махом вычертил график ошизофренения общества, это была грозная гипербола вверх.
— Ты, к сожалению, оказался в их числе. Так что давай пиши вторую книгу.
— Зачем? — вздыбился Фома, всякое упоминание о книге бесило его. — Не буду я ничего писать!
— Пойми, выздоровление было бы гораздо быстрее, если бы я знал, что для тебя — твоя Последняя Черта, Томбр, Дно или как там у тебя вся эта чертовщина называется?.. Видишь, написав первую книгу, ты понял, что был болен, хоть и сомневаешься, а написав вторую, ты перестанешь и сомневаться!
— В том, что я болен?
— Что был болен. Книга — это ключ, Черта твоя!
Они снова были в кабинете Ефима в венском стиле — все деревянное, гладко гнутое, и старина Фрейд гераклитично смотрел с низенького шкафа, пряча всезнающую улыбку в бороде, как подросток — либидо.
— Что это такое — Черта? Можно поподробнее?.. — Ефим отбросил фломастер, которым рисовал график и прошелся до окна. — И самое главное! Не описан механизм проникновения за неё, эту твою… Последнюю Черту — главный твой бзик! Поэтому я не могу понять, что же тебя цепляет так сильно в твоем бреде? Твои переходы, на самом деле, это все то же вываливание в бред и пока мы не разберемся с этим, трудно рассчитывать на полное выздоровление.
— Ты же сказал, что я здоров?
— Не цепляйся к словам, я не спорю, ты здоров, но рецидив, к сожалению, возможен. Ты же сумасшедший! Орешь, поешь или вдруг молчишь! С этим мы ничего не можем поделать, пока не поймем механизм — замок, как ты говоришь, с помощью которого ты, якобы, проникаешь к этому своему… Говоруну говорящему что-то!.. Трудно вывести тебя из этого состояния окончательно, не представляя этого механизма, как представляешь себе его ты. А ты, начиная описывать этот процесс, скатываешься на общие фразы. Пропиши его подробно, в каждой детали и мы зацепимся, поймем, откуда у этого бреда ноги торчат! Но только вместе, ты помогаешь мне, а я — тебе. И всё!.. Мы справимся, если вместе, уверяю тебя. Еще пару маленьких укольчиков для профилактики… и ты напишешь, хорошо?.. Хорошо?.. Ну что ты молчишь? Да брось ты эти скрепки!..
Ночью Фома невероятным усилием воли заставил себя выйти из транса, в который его ввел “укольчик” Ефима. Это можно было сделать, только сконцентрировавшись на чем-нибудь. А чтобы сконцентрироваться
Боль ослепила его, он спасительно зацепился за её огненную дугу и вынырнул из небытия, вернул себе действительность. Книга лежала на груди, она упала с тумбочки от тряски соседа, опять ожесточенно мастурбирующего под одеялом. Кто это, пытался вспомнить он. Вован?.. Кто бы это ни был, спасибо его неукротимому либидо. И такова была мощь этого действа, что Фома, окончательно выплыл. Да здравствует мастурбация! И ее Эдисон — Онан!
В результате его трясло, тошнило, и все тело обволакивал липкий пот, но он смог встать. Видимо, укольчик был действительно «мал». Осторожно, чтобы не вспугнуть оргазм мастурбанта, Фома встал и оделся. Под одеялом уже стонали. «Может, там еще кто?.. Гейки, лейки?» — вспомнил он ефимовские фимиазмы. Но надо было спешить. Дверь он открыл с помощью двух скрепок, которые стащил из кабинета Ефима и спрятал, едва войдя в свою палату, над притолокой. Прежде чем зайти в помещение, он будто нечаянно лягнул Петровича и пока тот открывал дверь снова, Фома баскетбольным крюком вонзил скрепки в щель дверной рамы.
Его коллеги, сумасшедшие, ничего не поняли, занятые своими делами, а санитар, тут же ворвавшись в палату, обстоятельно его обыскал. Унизительность этой процедуры Фома переживал после каждого выхода, это была обязательная формальность, тщательность и жестокость которой зависела от санитаров. Петрович грубо и бесцеремонно надругался над Фомой, причем в этот раз особенно жестоко и обстоятельно, за пинок. Он садистически проверил все отверстия своей резиновой культей, хотя в этом не было необходимости, а потом еще врезал под диафрагму так, что Фома лежал после его ухода еще минут пять, пока смог свободно вздохнуть. “Сука! Ну, сука!” — беззвучно плакал он, елозя мокрой щекой по полу и ощущая в слезах горький привкус лекарств, которыми его пичкали.
В палате хохотали…
Открыв дверь, Фома осторожно выглянул. Мутно освещенный одной дежурной лампой коридорчик был пуст, тих и казался длинен, как дорога никуда. Куда идти, он знал только приблизительно, но был уверен, что непременно выберется и из этого лабиринта. Дверь, ведущую из коридора на лестничную площадку, он отпер еще быстрее и всего одной скрепкой, наловчился. Открывая ее, он уловил сигаретный дым. Мелькнул огонек в темноте.
— Смелее!..
Из темноты вышел Ефим, сзади маячил Петрович. Вспыхнул свет.
— Куда собрался, странник? — спросил Ефим, пока Петрович, зверски выворачивая руки, отбирал скрепку, хотя Фомин не сопротивлялся от неожиданности, да и от бесполезности, руки Петровича зажимали, как верстаки.
— Господи, как ты предсказуем, Фома! — вздохнул Ефим, критически осмотрев его после обыска. — Ну и что теперь? Опять дыра зовет? Или замок?.. Замки ты, кстати, мастерски!.. Неужели скрепочкой? Мастер, мастер!.. Ну ладно, ты видно не успокоишься. Пойдем, кое-что покажу… Петрович, седьмую открой!