Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
— Почему ты не принимаешь реальную жизнь, вот эту? Она тебе кажется слишком пресной? Напрасно! Между прочим, в реальной жизни у тебя гораздо более невероятные приключения, поверь мне. Но ты не хочешь быть взрослым там, где нужно отвечать, ты боишься отвечать за свои поступки, держась за иллюзии, как твой Доктор. Это же опасно, это ответственно! Это же настоящая жизнь, а не игрушки, и нужно будет действительно что-то делать и отвечать за это!.. Что, разве не так?..
Так. В знак согласия Фома упал во весь рост, поперек всего этого кошмара.
— Укол действует, — услышал он последнее…
Он
22. Дуртомбр
Теперь Фомин летал в таких далях, что был абсолютно недосягаем для здравого смысла. Это со стороны казалось, что он пускает пузыри и слюнные пенки, а на самом деле он нажимал до отказа «педаль газа» в своем замке выхода. Наконец-то он освоил замок полностью и мог закладывать такие свистящие виражи, какие ему раньше и не снились. Теперь он мог выбирать не только место в пространстве, будь то реальность Открытого мира, его искажение или изнанка, но и, что особенно важно, время.
В то время, когда все думали, что он есть кашу с ложечки санитарки, Фома рассекал мир как минимум пополам, устремляясь в неведомые выси. Ерунда, что его наряжали в смирительные одежды и кололи циклодолом и сульфазином, после того, как он нападал на Петровича, называя его то каким-то скарбом или скартом (скатертью?), то ублюдком, но почему-то крупповским (причем здесь пушечный магнат, гадало сумрачное население палаты), ерунда, что его приковывали к постели, Фома уходил в глубь таких пространств и времен, что наружу торчали только рыжие волосы и глаза, полные блаженства, прощения и отваги. Пронзительности их не мог выдержать даже Ефим Григорьевич.
— Все, полетел, — сообщал он присутствующим. — В Открытый мир. Не мешайте. Петрович, пристегни ему ремни, а то он прошлый раз чуть Илюхина с собой не взял. Так, Маркин на горшок, всем остальным спать!..
И гасил свет.
Ничто не могло остановить Фому в его трансцендентальных путешествиях. Время, пространство, причинность и необходимость перелистывались перед ним, вместе с его романом, словно большая книга перемен, некая космическая И-цзин, ложась то так, то этак разброшюрованными листочками, и все он принимал с достоинством и смирением: так есть!.. Спал ли он, бодрствовал ли — блаженная улыбка освещала его лицо. С этой улыбкой он встречал Милорда в изнанке Мира, этой же улыбкой приветствовал Петровича в изнанке Разума.
Все счастливые сумасшедшие похожи друг на друга, а несчастных идиотов, как известно, не бывает. Не то чтобы бытие Фомина стало принципиально другим, оно и раньше не отличалось упорядоченностью и торжеством здравого смысла, но теперь, наблюдая круговерть событий вокруг себя (Томбр, дурдом, Каросса, детство), он уже не задавал дурацких вопросов: а нормален ли я?.. есть ли всё это на самом деле?.. не сошел ли я с ума? — всё это было, и было позади, как тяжелая болезнь.
Он выздоравливал. Он читал свою «Большую книгу Перемен» и если жизнь врывалась на ее страницы, Фомин давал место и ей, принимая её без сожаления и не заботясь о логике. Это
Теперь он точно знал, если ты не получаешь блаженства каждую секунду, то непонятно, зачем ты живешь? Что лучше: насладиться логикой мелькающих событий, пусть и не понимая их, или доказать абсурдность этой логики и заболеть от огорчения, что жизнь так убога, бессмысленна и несправедлива, в конце концов?.. Фомин предпочитал первое, но не в силу выбора, а как раз в силу его отсутствия. Разве можно выбирать между блаженством и страданием? Это не выбор, если ты нормален, ха-ха! И он наслаждался тем, что выкидывала жизнь, а она не скупилась на картины. Правда, сначала, после свидания с Доктором, ему являлись только голоса, он ничего не видел…
— Но он же наблюдает за правдой! — истошно кричал кто-то.
— Ты больной!.. Правда и правосудие в России, что может быть дальше друг от друга?
— Преступление и наказание!
— Во-во!.. Это же противоположности, как лево и право! Как…
— Да хрен с ним, с вашим каком, грамотеи, я не об этом! Я говорю, как вам это нравится: человек, похожий на генерального прокурора предавался разврату в бане?.. Он же осуществляет государственный надзор! За правосудием, если вам оно больше нравится, чем правда!
— А нам всё равно, что поленом, что бревном! — браво спел кто-то.
— Тихо! Опять разгонят по горшкам!
— А до этого, человек похожий на министра юстиции предавался тому же и там же, и сел в тюрьму! Что творится-то, братцы!
— Генпрокурор — не в бане и не в тюрьме, кстати!
— А какая разница?! Хотя жаль, что не там!
— А я бы тоже предался, братцы!
— Слушайте, у меня простой вопрос: что у нас на юрфаках творится, если служители Фемиды, становятся служителями Фемины? Рабами! А?
— Да то и творится, что говорится. Юрфак — это юридический фак! Вот что!
— Или юркий фак, ха-ха!
— Нас имеют по закону — это уже хорошо!
— Этому идиоту только смеяться!
— Не, правда, какие, интересно, у нас дисциплины читают начинающим юристам, если они потом парятся с бандитами и проститутками? «Способы отмывания в баньке»? Или «Шайка Эроса, как субъект права»?.. Может, все-таки, лучше по старинке: римское право, Кодекс Наполеона, Русская Правда и так далее, а?.. Или все-таки они в бане правосудие отправляли — казнили этих баб?
— Во-во, не в юрфаке дело, а в бане! Там, понимаешь, человек голый. А голый человек — ему такое в голову приходит, особенно, если массаж.
— Мечтаю, братцы, в Таиланд!..
— Но этот-то был не в бане!
— Какая разница, он был в нашей стране, и точка! Куда катимся?.. Вы посмотрите, что происходит! Жэ пыр пыр называется!..
— Чевооа?
— Желаем приятного просмотра — вот чего! Бедная Россия глухой ночью, во главе с Советом Федераций, сломав глаза, рассматривает, вместо конституции, чью-то жопу без опознавательных знаков, похожую на жопу человека, похожего на генпрокурора!