Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
— Опять пиши! Не хочу! Хочу домой!
— Там бандиты…
Но это были редкие минуты просветления, воздействия которых андронова голова долго не выдерживала и он снова уплывал, улетал в свой слюнявый рай, чем пугал Ирину.
— Понимаете, ему там нравится, там он управляет ситуацией, которой совершенно не владеет здесь, в реальном мире. Там он воюет, спасает, примиряет — добрый гений, одним словом. На вид, кажется, пузыри пускает, ан нет — отрабатывает технику перехода в замке, оттачивает, так сказать, отсюда самозабвение! Впрочем, вы только что это все видели. Поэтому
— Значит, на сегодня уже все?.. — Ирина покорно встала с диванчика в маленькой приемной.
Ефим ободряюще улыбнулся.
— Да вы не расстраивайтесь так, это пройдет, как проходит все.
— Когда? Долго еще у него так?
— Это связано с фантазиями. Когда они выплеснутся, как в случае с первой книгой, он обо всем забудет и снова будет прежним Фоминым — веселым, удачливым. Я позвоню вам первой!
— А кому вы еще позвоните? — насторожилась Ирина.
— Так говорят, Ирина! — поморщился Ефим. — Это значит, что вы узнаете сразу же, немедленно, первой.
А Фома действительно самозабвенно оттачивал технику. Он до предела нажимал на акселератор замка, теперь уже совершенно не боясь сгореть на последнем гребне ячеек. Он мог попадать теперь в любые места и в любое время, и заново переживать моменты, которые, казалось, канули безвозвратно в Лету. Не хватало еще точности, чтобы попадать туда, куда нужно, но он не терял надежды и с энтузиазмом крутил рулевое колесо, забрызгивая соседей по палате слюной от слишком сильной подачи «газа» или резкого поворота. Фома верил, что еще немного и он научиться попадать в пространство и во время с точностью до дня. И тогда он переиграет тот момент!
А пока он все время попадал не туда или не совсем туда…
— Давай!..
Фомин почувствовал в темноте мягкий толчок в спину, потом свет ослепил его. Он оказался один на ярко освещенной площадке, впереди была черная яма. Пройдя, по инерции несколько шагов, Фомин очутился в самом центре освещенного круга и теперь растерянно озирался, но… только темнота впереди, красный кумач сзади, и стол со стулом.
Понимая, что надо сесть, Фомин взялся за стул и сразу раздались аплодисменты. До него дошло, что он на сцене. Он неожиданно для себя ухмыльнулся и поклонился. Из зала донесся восторженный рев. Кричали «шайбу!», потом кто-то цыкнул и стало тихо так, что Фомин снова испугался.
— Вы сядьте! — послышался негромкий, но внятный голос то ли из зала, то ли из-за кулис.
Он послушно сел.
— Представьтесь! — услышал он снова шепот, и теперь понял, что доносится он из суфлерской будки, но сколько не пытался разглядеть там кого-нибудь — бесполезно.
Фомин представился и на него опять обрушился грохот аплодисментов и криков, не столько многочисленных сколько оглушительных, словно пользовались усилителями. И как оборвало — тишина. Начиная различать пустые передние ряды, он уловил в тишине скрип кресла, кто-то встал.
— А скажите, пожалуйста, что такое сайтер?
Он легко принял новую ситуацию, как, впрочем, принимал теперь все — так надо! Рот открылся само собой:
— Это разведчик и исследователь пространств, реальностей… в какой-то мере даже преобразователь их…
По мере того, как Фомин говорил, ощущение тупости и тяжести
Пауза развесилась тихими сетями в темноте зала. Он не дал развиться активному непониманию.
— Но все это ерунда, главное — наша жизнь…
— Нашей планеты выходит дело тоже не существует?! — ахнул кто-то из зала.
— Не существует даже понятия «наша планета» за пределами нашей планеты. Мы присущи всему и зависим от него, и определяем его. Но огромность вселенной пугает человека, прежде всего непредставимостью соотношения «человек-вселенная» и мы придумываем понятия «мой дом», «моя страна», «наша планета», чтобы чувствовать себя защищенными, растить детей…
Фомин забыл, где находится. Он встал из-за стола и начал ходить по сцене, объясняя…
Кажущаяся несоразмерность, несопоставимость человека со всей вселенной сбивает его с толку, принижает его роль, заставляет смотреть снизу вверх. (Но почему только вверх? — вдохновенно спрашивал Фомин у зала.) Он строит свой дом, пытается в нем укрыться от несчастий пространств и времен. Потеряв дом, как убежище — что такое дом перед ядерным взрывом? бактериологической атакой? психотропным газом? — он пытается присвоить себе планету, плотность вибрации которой и устоявшийся общественный договор о том, что она существует — тверда, надежна, делает его существование в огромной вселенной более уютным. Ему кажется, что Земля это все-таки не дом, который можно разрушить одной бомбой и теперь он уже боится за саму Землю, за ее целостность…
Но человеку нужно сменить позу. Встать с колен, если это колени испуга, а не благоговения. Нет просителей и ничтожеств. Только равноправные участники. Есть благодарность. Вселенная — друг, язык которого большинством еще не найден, не понят, страшен. Сайтер выступает переводчиком, толмачом, интерпретатором…
Напряженное молчание в зале служило ему лучшим аккомпанементом.
— А что такое Черта?
— Черта — это страх.
Всеобщее «ах» было ему ответом.
— Страх перед запретом, отвечающий страху, сидящему глубоко внутри нас. На самом деле никакой Черты нет. Всеобщее замалчивание. Там, за Чертой, ты сам, но уже свободный, и кто пересиливает страх, становится свободным, недосягаемым…
— Недосягаемым для закона? — раздался чей-то язвительный голос.
— Да! Но закона не нравственного, а физического, то есть законов естествознания. В основе нравственного закона не должен лежать страх, что-то другое — понимание, например. Ведь страх Божий — это благодарность и блаженство, не больше, но и не меньше! А вот физические законы надо преодолевать… и здесь бояться нельзя.
— У вас часто упоминается Говорящий Что-то. Кто это такой или что это такое? И что же он все-таки такое говорит, что все стремятся к нему?