Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года

Булдаков Владимир

Итогом этой поездки на фронт стала отставка Верховного главнокомандующего «монархиста» М. В. Алексеева (единственного подлинного стратега) и замена его на новоявленного социалиста А. А. Брусилова, совсем недавно провозглашавшего здравицы в честь Николая II. Однажды на армейском съезде Керенский вывел на сцену Брусилова, заявив: «Генерал, они пойдут за вами». Этот прием, ставший стандартным, сработал: и А. Ф. Керенского, и А. Тома, и А. А. Брусилова вынесли со съезда на руках. Впрочем, все это не помешало устроить овацию и большевику, который «говорил просто, отчетливо» 77 .

77

Гиппиус А. Записки главноуговаривающего 293-го

пехотного Ижорского полка. М.; Л., 1930. С. 44–46.

Наибольшее влияние на солдат оказывали самодеятельные агитаторы – как правило, крикуны из своей же среды. Возбудить массу легче всего невротикам. Генерал А. Е. Снесарев так передавал впечатление от выступления «худощавого, красивого, довольно наглого солдата». «Мы босые… винтовки [совсем плохие] – два раза выстрелил и бросай… Жалованье – пустяк». Трудно поверить, что сказанное соответствовало действительности. Однако даже небольшая доля правды, заброшенная в едкую среду непомерных людских ожиданий, может иметь взрывоопасные последствия. Конечно, толпа реагировала лишь одобрительно. Однако еще 2–3 такого рода оратора, заключал генерал, «и толпа может разорвать в клочья. Вот что значит строить что-либо на настроении! А теперь на нем хотят построить государство…»

Возможно, генерал кое-что домыслил задним числом. Как бы то ни было, в те месяцы революции государство попыталось построить именно на «сознательности» людей, которые все еще не оправились от груза социальной униженности. Так случается во времена всех революций. И с одним и тем же конечным результатом.

Лето 1917 года ознаменовалось бунтами и во французской армии: дело доходило до захвата городов и отказа возвращаться на передовую. В ответ было вынесено 23 385 обвинительных приговоров, более 400 солдат были приговорены к расстрелу. В результате с мятежами было покончено. В революционной России такое было немыслимо, несмотря на распространение в армии мятежного духа.

Бытовое недовольство солдат принимало организационные формы. Правительственный комиссар В. Б. Станкевич, перед революцией служивший военным инженером, отмечал:

Вся армия покрылась сетью самых разнообразных организаций. Пределы разнообразия и пестроты едва ли многим известны. Высшим органом на фронте является фронтовой комитет. Но эти комитеты вовсе не были предусмотрены в приказах и создавались самочинно… причем каждый фронт строил свою организацию по-особому… Даже полковые и ротные комитеты в пределах одной и той же армии, а часто одной и той же дивизии, строились по различным принципам…

Трудно представить что-либо более необычное для армейской среды. Французская революция, опыт которой имплицитно присутствовал в сознании российских революционеров, создала армию из толпы. Теперь происходило нечто прямо противоположное.

Понятно, что солдаты по-своему пытались отыграться за былые стеснения. Статистика зафиксировала заметный рост заболеваний в их среде, многократное увеличение количества дезертиров. «Русский солдат – величественен, красив и чуден, когда он держится в узде железной дисциплины… но выпущенный из рук и занятый делами посторонними он – ужасен», – отмечал А. Е. Снесарев. Он считал, что «одна крупная неудача на фронте – и из Свободной России моментально получится Разнузданная Россия». Многие понимали, что низам необходимы теперь настоящие вожди, однако армейская среда их дать не могла. Офицеры, по словам адмирала Д. В. Ненюкова (имевшего возможность наблюдать жизнь Ставки изнутри), страдали ее «прирожденными недостатками», – это были «безвольные неврастеники». Разумеется, командование попыталось ввести стихийный процесс образования солдатских комитетов в организованное русло. Значительная часть комитетов занималась, как и предписывали инструкции, чисто хозяйственными делами под руководством офицеров.

Иллюзиями было переполнено не только российское политическое сознание. Призывы и идеи, идущие из России, вспоминал У. Черчилль, миллионам людей «казались открывающими дверь в новый светлый мир Братства, Равенства и Науки». На деле смыслы произошедшего воспринимались по-разному. Общим было лишь то, что произошедшее всем внушало Надежду.

Самое популярное в прошлом издательство И. Д. Сытина предложило свое видение будущего:

Сбываются древние пророчества о Царстве Божьем, когда все народы перекуют

мечи на серпы. Впереди еще горы трупов, море крови и слез. Но иного пути к вековечным идеалам свободы и счастья нет. Смерть попирается только смертью 78 .

78

Михайловский В. Г. Революция и война. М., 1917. С. 50.

В тогдашней обстановке ссылки на Библию вряд ли могли убедить невольных защитников неожиданно обновленного Отечества. Пока уговоры лучше удавались социалистам.

В начале июня в Петрограде открылся I Всероссийский съезд рабочих и солдатских депутатов, призванный, по мысли организаторов, обеспечить единство революционной демократии и всенародную поддержку наступательных действий русской армии. На него возлагались большие, но весьма противоречивые надежды. Формально предстояло всего лишь одобрить политику ВЦИК, в основе которой лежала более чем странная идея: коалиция с той самой «буржуазией», которая и не думала признавать лозунг «мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов». Кадеты лишь делали вид, что поддерживают пацифистские лозунги. В своих брошюрах они упорно твердили, что те, кто провозглашает «Долой войну!», не учитывают «гибельное значение этого призыва для мира всего мира, для свободы и счастья России, для блага каждого из нас» 79 . Конечно, это менее всего было понятно солдатам.

79

Уланов В. Я. Всем, кто против войны. М., 1917. С. 2.

Считалось, что на съезде присутствуют 1090 делегатов (в действительности их было больше). 777 из них заявили о своей партийности: 285 эсеров, 248 меньшевиков, 105 большевиков, 73 внефракционных социалиста, ряд мелких фракций – от трудовиков до анархистов. Считалось, что за ними стоят 8,15 млн солдат, 5,1 млн рабочих, 4,24 млн крестьян. Преобладали представители солдат – наиболее активной части общества. Но вряд ли они могли донести реальные эмоции людей, присягнувших непонятной власти.

4 июня, на второй день работы съезда, В. И. Ленин в речи об отношении к Временному правительству заявил, адресуясь к меньшевикам и эсерам: «Мира без аннексий и контрибуций нельзя заключить, пока вы не откажетесь от собственных аннексий», имея в виду Финляндию и Украину. Разумеется, это было обычной для того времени демагогией: Финляндия легко перенесла смену одного имперского покровителя (Швецию) на другого (Россию); Украина существовала как этнически размытое малороссийское население, зажатое между двумя империями, а не исторически существовавшее государство.

Эффект от ленинского заявления попытался сбить А. Ф. Керенский: правительство, будучи временным, не вправе объявлять о независимости той или иной части русской территории. Это было другой разновидностью тогдашней демагогии. Впрочем, вряд ли логика того и другого была понятна большинству населения.

Н. Н. Суханов утверждал, что Ленин, «видимо, чувствовал себя неважно и говорил не особенно удачно», однако само его появление вызвало «огромное любопытство» со стороны провинциальных делегатов. Революционная демократия – так по-прежнему именовали себя умеренные социалисты – боялась не только власти, но и ответственных решений. Ленин, выкрикнувший из зала, что «есть такая партия» – партия, готовая взять на себя всю полноту ответственности за судьбы страны, – не мог не впечатлить присутствующих. Можно сказать, что дело было сделано: предложен моментальный выход из затянувшейся неопределенности.

9 июня, выступая на съезде по вопросу об отношении к продолжающейся войне, Ленин заявил, что, только осуществив полный разрыв с империалистической политикой на международной арене и внутри страны, русская революция может опереться на угнетенные классы европейских стран и движение угнетенных народов России и мира. Фактически это был план развертывания мировой революции. Воздействие этой речи Керенский вновь попытался нейтрализовать ставшим обычным заявлением о сходстве мирной программы Ленина с заявлением Леопольда Баварского. Вряд ли это сработало. Ф. А. Степун разглядел в выступлении Ленина другое: