Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года
Шрифт:
В то время как политики «мобилизовывали массы на борьбу с контрреволюцией», а красногвардейцы готовили ей «вооруженный отпор», на улицах Москвы ситуация была близка к погромной. 28 августа толпа с криками «Дайте хлеба!» окружила помещение 2-го Сущевского комиссариата. В тот же день возмущенные обыватели заставили милиционеров произвести обыски в казенных и частных помещениях для поиска спрятанных запасов продовольствия. Толпа женщин явилась в Алексеевский комиссариат, угрожая погромом, а потом отправилась расправляться со «спекулянтами»-торговцами. По поводу самого мятежа обыватели недоумевали: «авантюра или нарождение действительного спасения России»? Однако солдаты ставили Корнилова
В провинции проходили не менее заметные события. 8 сентября представители «Индустриального союза» в Боковском горном районе Области Войска Донского приняли резолюцию, требующую суда над Корниловым и передачи власти Советам. Рабочие через свои союзы должны были взять под контроль «всю экономическую жизнь страны». Инициировали эту акцию организатор местного союза Корнеев и председатель районного Совета рабочих депутатов Переверзев. Газета московских прогрессистов «Утро России» дала язвительное описание «Царства Никиты Переверзева», под которым имелась в виду «Боково-Хрустальская республика Донецкого района». Ее возглавил Переверзев – «малограмотный человек», однако «весь под американца: худ, брит, одет во фрак и гетры». В «республике» не признавалось никаких законов, кроме скрепленных подписью этого «президента».
Власть над массой Переверзев удерживал характерными приемами:
На митинге перед бушующим морем товарищей властно поднимает руку… и сразу затихает черномазая рабочая стихия. Начинается священнодействие…
– Родные мои… обездоленные мои… голодные и нищие братья мои. Когда же наконец я накормлю вас и одену, напою?.. Когда же эти поля, эти дома и рудники, нами созданные, будут нашими? Да, будут нашими! И это сделаю для вас я, Никита Переверзев! Довольно кровопийцам-буржуям…
Вряд ли газетчик особенно сгущал краски: положение шахтеров было таким, что они не могли не верить любым посулам. «Как чары… действуют эти речи на толпу, – отмечал очеркист. – Зарождается массовый психоз, и сам президент порою кончает обращение к народу обмороками a la Керенский». Обмороки не только вождей революции, но и их слушателей, действительно, были нередким явлением. Ораторы то и дело впадали в состояние, близкое к трансу, одинаково характерное и для жрецов доисторических времен, и для лидеров тоталитарных сект.
В ближайшем окружении Переверзева также выделялись колоритные особы. Среди них некий Соколов, «госсекретарь республики», «бухгалтер потребиловки на руднике Кольберг, студент-политехник»; Коняев – «знатный иностранец», объявившийся на одном из митингов «с поклонениями от имени 75 тыс. рабочих-синдикалистов штата Колорадо»; Жиговицкая – «член агитационного отдела» местного Совета, получившая прозвище «агитационная баба» или «центробаба» (несколько позднее подобной клички удостоилась знаменитая А. М. Коллонтай); Коноплянный – явно психически больной человек.
Агитационные приемы двух последних вожаков особенно примечательны. «Центробаба» выстраивала следующую логическую цепь:
Добыча угля падает потому, что углепромышленники заключили союз с немецкими буржуями, сдали им Ригу, сдают Петроград, чтобы погубить революцию. Надо перебить буржуев, и жизнь пойдет по-хорошему. Не обойдется без крови, и я не успокоюсь, пока не выпью стакан крови буржуя!
Налицо было воспроизведение большевистских клише, дополненных риторикой времен Великой Французской революции («стакан крови» – теперь не аристократа, но пресловутого «буржуя»). Все это складывалось в хрестоматийную картину доведения толпы
Понятно, что для газетчиков происходящее представлялось настоящим обрядом юродства вокруг социалистической церкви. Вместе с тем описанное действо можно было отнести к практике революционного гротеска, часто применяемой впоследствии даже «советскими» писателями. Однако все это действительно имело место. Реальны были последующий разгром шахтерской «республики» казаками, водворение Коноплянного в психушку, убийство Переверзева.
Примечательно, что большевики предпочли дистанцироваться от «революционных психов». Они не строили иллюзий относительно деятелей, подобных Переверзеву. Один из них записывал в дневнике:
Переверзев – анархист. Поднял рудники на забастовку без всякой подготовки, требует, чтоб мы присоединились. Наши резонно заявили… что [если] дело идет о захвате рабочими предприятий, так зачем же их разрушать… Ну и головотяпы же анархисты… Вперед они совершенно не смотрят. Становятся в позу и даже нас, большевиков, обвиняют в буржуазности потому, что мы ставим вопрос о власти. Почему он (Переверзев. – В. Б.) взбаламутился, не пойму. Разве хочет половить в мутной водице рыбу?.. Жаль рабочих. Видимо, большой демагог, раз за ним пошли рабочие тех рудников.
Психологический парадокс ситуации заключался в том, что крайние революционные пассионарии втягивали страдающую и дезориентированную массу в некое действо, как в детскую игру, однако не могли усвоить, что платить придется по взрослым счетам. Большевики были практичнее. Уже придя к власти, они продолжили пугать обывателей, что «найдется новый Корнилов», который «обрушится на революционный Питер». Всякая власть держится людскими страхами, но не всякая умеет их дозировать.
«Большевизм, пожалуй, не столько идея, сколько темперамент 91 , – заметил последний военный министр Временного правительства. – А потому мало у кого оставались надежды на мирный исход событий. Вопрос был лишь в том, „кто кого“». А. Бухов откликнулся на это в «Новом Сатириконе» следующими строками:
91
Верховский А. И. Россия на Голгофе (из походного дневника 1914–1918 гг.). М., 2014. С. 117.
Относительно последнего известный сатирик ошибался: общественность теперь гораздо больше опасалась большевиков.