Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года
Шрифт:
Особое место занял вопрос о восстановлении смертной казни. Керенский напомнил, что именно он настоял на ее отмене, но в нынешних условиях он же внес в правительство предложение о ее «частичном» восстановлении. На это последовали «шумные аплодисменты», прерванные, однако, резким, театрально взволнованным голосом председателя: «Кто смеет аплодировать, когда речь идет о смертной казни? Разве вы не знаете, что в этот момент и в этот час была убита частица нашей человеческой души?!» После некоторого замешательства аудитории последовало обещание: «Если будет нужно для спасения государства… мы душу свою убьем, но государство спасем». В заключение было заявлено о стремлении «прежде чем погибнуть» прийти на помощь стране «с железом и со всею силою принудительного аппарата государственной власти». Это походило
Выступление премьера историк Н. И. Кареев прокомментировал так:
Говорил Керенский громко, но отрывисто, отчеканивая каждое слово и подчеркивая отдельные места, то возвышением голоса до крика, то трагическим шепотом, то выразительным жестом…: «Я должен вам напомнить, что (с выкриком) Временному правительству принадлежит не-о-гра-ни-чен-на-я (особенно громко) верховная власть (трагическим шепотом)… Кто этого не понимает, тот будет иметь дело (короткая пауза, а потом почти крича) со мной» (и жест указательным пальцем в собственную грудь).
Обозреватели отмечали, что оратор дошел до настоящей истерики. По некоторым сведениям, сам Керенский считал, что на Государственном совещании он потерпел фиаско. Были и другие мнения. С. П. Мельгунов считал, что Керенский ждал совещания, надеясь, что «лопнет нарыв» – все выговорятся. Отчасти так и случилось.
Присутствующие ждали выступления Верховного главнокомандующего Л. Г. Корнилова, сменившего провалившегося на этом посту А. А. Брусилова. В своей речи Корнилов напомнил о восстановлении смертной казни на фронте «против изменников и предателей», припугнул возможностью потери Риги в случае, если порядок не будет восстановлен, выразил готовность ограничить всевластье солдатских комитетов. Он не столько угрожал и пугал, сколько жаловался: с начала августа убиты «озверевшими, потерявшими всякий образ воина солдатами» командир полка Быков, капитал Колобов, братья офицеры Абрамовичи, «поднят на штыки своими солдатами командир Дубненского полка Пургасов». Говорили, что выступление Корнилова «можно уподобить какому-нибудь легендарному „плачу Ярославны“». Развернутый план наведения порядка предложил герой Луцкого прорыва генерал А. М. Каледин: упразднение в армии всех Советов и комитетов, полное запрещение митингов и собраний, пересмотр декларации солдата, частичная милитаризация тыла. Реакция зала была характерной: на правых скамьях аплодировали и кричали «браво», на левых усиливались шум и свист.
Словно в ответ 14 августа Н. С. Чхеидзе зачитал декларацию революционной демократии. В этом своего рода альтернативном плане наведения порядка помимо обычных лозунгов содержались предложения о предоставлении правительству права на «исключительные мероприятия» и некоторые новые прерогативы, включая введение налога на предметы потребления. Со стороны социалистов последовало согласие на независимость существующей власти от Советов, восстановление военной дисциплины на всех уровнях и даже признание неизбежности репрессий по отношению к левым.
Не обошлось без ставших привычными конфликтов. Правые устроители совещания надеялись на патриотические выступления георгиевских кавалеров. Однако произошла осечка. Есаул А. Г. Нагаев, член Казачьего отдела ВЦИК, представлявший также Кавказский фронт, осмелился возражать А. М. Каледину, выступавшему от имени «двенадцати казачьих войск». Он потребовал, чтобы генерал не смел «отрывать казачество от народа». Реакция зала оказалась разнородной. Прозвучали голоса: «Слава революционному трудовому казачеству», «Германские марки», «Молчать. Там провокатор». На предложение председателя назвать себя автору последнего заявления последовало молчание. Зал отреагировал возмущенно: «Это не представитель казачества», «Трус». Со временем выяснилось, что автором скандальной реплики был полковник К. В. Сахаров. Он попросту не расслышал, о чем шла речь, но теперь тем не менее готов был «дать удовлетворение есаулу Нагаеву». Слева возмутились: «Дуэль в военное время?!» Кто-то слева произнес: «С такими не дерутся». Председательствующий Керенский призвал оставить «личный обмен мнениями».
Немногие большевики (официально партия игнорировала «контрреволюционное сборище») повели
В конечном счете, цензовики и революционная демократия продемонстрировали готовность к единству, символически закрепленному рукопожатием А. А. Бубликова и И. Г. Церетели. При этом правые, соглашаясь на коалицию, не брали на себя никаких обязательств. В целом совещание вылилось в поток обвинений в адрес революционной демократии в присутствии последней. Тем не менее в заключительном слове А. Ф. Керенский заверил, что было «достигнуто большое уважение друг к другу». При этом он сетовал: «Нам трудно, потому что мы знаем силу человеческого невежества, невежества не элементарного… а невежества в вопросах государственных и в вопросах управления». Примечателен один из последних пассажей Керенского:
Мне часто говорят, что я слишком верю и много мечтаю. Сегодня, члены Государственного Совещания и граждане земли русской, я не буду больше мечтать. Я попробую меньше верить, – ведь часто эту веру, которая не имеет пределов, веру в человека, в его душу, в его совесть и разум ставят в вину власти, – ставят в вину, что она недостаточно управляет, так как управляет без веры, в подозрении, в сомнениях в честности ко всем и в борьбе за власть во что бы то ни стало. Этого не будет.
Характерно, что эти слова, как и вся речь, вызвали наибольшее одобрение слева. В целом создавалось впечатление, что Керенского, как и зал, больше беспокоила угроза справа.
Совещание заседало три дня, было произнесено 90 докладов и речей. У некоторых, однако, возникал вопрос: «Каким путем от „речей“ возможно будет перейти к „делу“?»
По иронии судьбы, завершение работы Государственного совещания совпало с началом заседания Поместного собора Русской православной церкви. Обыватели связывали эти события: «Молиться нужно, а не совещаться, не речи красивые говорить. Ни Керенский, ни сотни гениальных людей нам уже не помогут». Все говорило о том, что демократии осталось надеяться только на «генерала на белом коне». «Мы какие-то политические травоядные», – считала А. В. Тыркова, добавляя, что «гнием на корню», а потому «дождемся диктатора». И тут же приводила слова А. И. Шингарева: «Вылезает социальное чудовище, и на него всегда приходится отвечать выстрелами. В этой сшибке красных и черных мы будем раздавлены». Шингарев словно предчувствовал свою скорую смерть. В общем, и либералы, и социалисты запутались в паутине собственных страхов, выпутаться из которых тщетно пытались с помощью тех или иных доктринальных заклинаний.
Тем временем в стране с лета до осени проходили выборы в местные органы власти – прежде всего муниципальные и районные. Выявилась определенная тенденция: избирателей приходило все меньше, удельный вес голосов, поданных за большевиков, становился все больше. Так, 25 июня на муниципальных выборах в Москве первенствовали эсеры (57,9% голосов), за ними шли кадеты (17,2%), большевики заняли 4-е место (11,3%). Однако 24–26 сентября на выборах в районные думы Москвы большевики получили 51,5% голосов, обойдя кадетов (26,3%) и эсеров (14%). Было очевидно, что некогда привлекательные «соглашательские» лозунги социалистических партий «вымывались» из общественного сознания, их лозунги не удовлетворяли, все больше привлекали «люди дела».
В Егорьевске в августе городским головой был избран большевик И. И. Горшков. Накануне выборов рабочими был убит его предшественник Хренов. Вина последнего состояла в том, что он не обеспечил город продовольствием. Вряд ли он мог спасти положение: закупленная для города мука застряла на железнодорожных станциях.
Нарастание общественного пессимизма по-своему передал Ю. Зубовский в «Новом Сатириконе»:
Изнемог я, не могу бороться С грозной жизнью. Я устал в бою, Кто-то бросил в глубину колодца Душу одинокую мою.