Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года
Шрифт:
На этом фоне случилось поистине знаковое событие: 31 августа Пленум Петроградского Совета большинством голосов утвердил резолюцию большевиков, в которой говорилось о необходимости установления в стране новой власти из представителей революционного пролетариата и беднейшего крестьянства. По утверждению Троцкого, личная неприязнь членов Петроградского Совета к Керенскому в значительной мере предопределила его большевизацию. 5 сентября вопрос о власти обсуждался на объединенном пленуме московских Советов. Большинством голосов (355 против 254) была принята большевистская резолюция. Разумеется, подобное голосование не означало готовности безоговорочно следовать за большевиками, однако последние обрели невиданную свободу для демагогии. Однако, по свидетельству Н. Н. Суханова,
Всякая революция нуждается в концентрации власти. Вопреки этому российские политические элиты громоздили друг на друга совещательные общественно-государственные институты, органически неспособные к выработке единой линии поведения. Особенности российской политической культуры сами по себе провоцировали управленческий хаос. Страсти нагнетались, полутонов никто не различал.
Демократическое совещание, ради которого были отменены спектакли в Александринском театре, не вызывало пиетета даже в тех слоях общества, ради которых оно затевалось. «Говорят, говорят, говорят… Словесная плодовитость достигает мистических пределов… Временами начинает казаться, что в России слишком много людей, знающих азбуку», – в такой глумливой манере освещали работу совещания в киевской прессе. Между тем на нем предстояло всего лишь подтвердить правомерность уже привычного курса на коалицию с буржуазией.
Демократическое совещание открылось в Петрограде 14 сентября в 17:25. Присутствовали свыше 1200 делегатов. Еще ранее, 12 сентября, вечером из передней общежития делегатов (угол Садовой и Итальянской, Александровский кадетский корпус) у делегата В. И. Малышкина было украдено пальто. В сущности, совещание стало последним аккордом митингового хаоса революции, который интеллигентские политики пытались сделать управляемым. Некоторые газеты готовы были видеть в нем некий парламент. Вряд ли сами делегаты, вроде Малышкина, готовы были в это поверить.
Состав совещания определялся с учетом сложившейся практики корпоративного представительства. Кадеты, однако, призвали бойкотировать совещание, поскольку сочли его политически «односторонним» по сравнению с прошедшим Государственным совещанием. Таким образом, принцип коалиции подрывали даже те, кто в ней нуждался. Как бы то ни было, считается, что в работе Демократического совещания приняли участие 1582 делегата, в том числе: 532 эсера, 172 меньшевика, 136 большевиков, 55 народных социалистов, 23 украинских эсера, 15 бундовцев, 28 представителей других национальных социалистических партий. Попали на совещание от демократических организаций и 4 кадета. Более 400 делегатов зарегистрировались как беспартийные.
Было ли у основной массы участников сколь-нибудь четкое представление о задачах совещания? Скорее всего, нет. Кадетская «Речь» 9 сентября не без сарказма отмечала, что «кроме большевиков, ни у кого нет ясного и определенного взгляда» на этот счет. Милюков утверждал, что Керенский нуждается в услугах психиатра. Кроме социалистических организаторов, особых надежд на Демократическое совещание, похоже, не возлагал никто. На заседании Кронштадтского Совета 26 сентября 1917 года с совещанием связывалось «предательство революции», осуществляемое «безответственными бонапартистами». Однако социалистическим доктринерам требовалась хотя бы видимость реализации своих теоретических представлений о «буржуазно-демократической» революции, непременно требовавшей коалиции с буржуазией.
Открывший совещание Н. С. Чхеидзе попытался списать существующие трудности на наследие
Появившись на трибуне, Керенский взял поначалу доверительный тон, отмежевавшись от корниловцев. Однако порой его речь перебивалась выкриками: «Позор!», «Вы – горе родины!» В результате премьер сорвался на «язык власти» – последовали угрозы в адрес тех, кто «осмелился занести нож в спину русской армии». Тем не менее по окончании речи ему – скорее по привычке – аплодировали стоя. Больше всего в его речи запомнились «проклятья врагам революции» – «и справа, и слева». Выступивший вслед за ним новый военный министр А. И. Верховский подчеркнул, что «армия без дисциплины не выполняет задач, которые дает ей народ». В его речи особенно впечатлило признание, что флот «убивает своих офицеров», а дезертиров насчитывается уже 2 млн человек. Генерал А. М. Сиверс (георгиевский кавалер, перешедший на службу к большевикам) отмечал, что в армии Верховского не любили, считали сторонником все более многочисленной партии КВД – «куда ветер дует».
Лидер эсеров и экс-министр В. М. Чернов, вопреки своей «левой» репутации, оказался первым оратором, прямо заговорившим о новой коалиции – прежняя оказалась недолговечной. По его словам, не разрешив аграрного вопроса, правительство подорвало «правовое сознание деревни», которая якобы ценит порядок. Поэтому следует объединить «живые силы страны», исключив из них кадетов. Все это походило на схоластику, оперирующую призрачными величинами. Между тем по вопросу о коалиции среди самих эсеров не было единства. Это облегчало критику и без того ложного курса. А потому большевик Л. Б. Каменев, не мудрствуя лукаво, прямо заявил о недоверии «рабочей демократии» к существующей власти. «Возьмите же эту власть!» – закончил он свое выступление, обращаясь к присутствующим.
Некоторых Каменев напугал. «Это большевизм с головы до пят, без маски…» – уверяла киевская правосоциалистическая газета. На деле он был человеком скорее мягким. «Обладая некоторыми ораторскими способностями, большим багажом чужих идей, Каменев отличался чрезвычайной робостью не только в прямом смысле, но и робостью высказывания своих суждений», – писал о Каменеве опытный контрразведчик. Газетчику мерещилось другое: «Между его красноречием и исповедуемой им политической доктриной нет никакой пропасти… Оба отличаются неподвижной, окаменевшей, лапидарной настойчивостью». Действительно, между «площадным» и «бытовым» обликом Каменева существовало разительное несоответствие. Казалось, что доктрины навязывают людям соответствующую манеру поведения. Но и личные психические склонности приводили к адаптации подходящих доктрин.
В адрес Демократического совещания поступило обращение 15-тысячного митинга кронштадтских матросов, протестовавших против преследования Ленина и Зиновьева. Люди выбирали лидеров соответственно собственному темпераменту.
Многие представители социалистических партий колебались: вопрос о коалиции был «неразрешим» теоретически, выбор предстояло делать на эмоциональной основе. Колебались все. Даже у большевиков за коалицию с цензовыми элементами высказались 8 человек, против – 73. Однако Л. Д. Троцкий уверенно заявил, что задача партии на нынешнем этапе – сорвать коалицию, что будет первым этапом перехода власти к Советам. Решительнее всех против коалиции выступили делегаты от профсоюзов: 73 голоса против и только семь – за. При этом за коалицию решительно высказались земства и кооператоры. В городской и крестьянской куриях коалиция была одобрена незначительным большинством голосов. Тем временем обыватели подводили итоги совещания по-своему: «…Говорят без конца и без толка… а дела самого нет и нет… Демагоги несчастные!»