Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года
Шрифт:
Но главная его «обязанность» – менять «спасителей Руси»:
То Керенский герой, ура! То, может, большевик утешит, А то: «Корнилову пора Всех „сицилистов“ перевешать!»А в общем, по мнению автора, к тому времени «обалделый обыватель» больше всего мечтал «о казаке с нагайкой». Из этой «предопределенности» напрашивался другой выход – большевизм. Ибо лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Троцкий позднее утверждал:
Керенского Ленин
Похоже, что к концу жизни Керенский переоценил свою роль в событиях 1917 года. В эмиграции он набросал перечень собственных ошибок. Среди них – воздержание от ареста Ленина за измену после первого же его призыва к братанию; согласие на восстановление смертной казни на фронте; отказ от сообщения Государственному совещанию информации о заговоре Корнилова; запоздание со смещением Корнилова с поста главнокомандующего после ультиматума последнего; принятие на себя поста военного министра без предварительного согласования со Ставкой; сохранение членства в партии эсеров после того, как его забаллотировали на выборах в ЦК партии. В общем, он ставил себе в вину недостаточную решительность в утверждении режима личной власти. Однако вряд ли все это помогло бы сохранению тогдашней демократии.
«ОСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ»
3 сентября правительственным указом Россия была объявлена республикой. Никого это не впечатлило. Более того, возник недоуменный вопрос: почему просто республикой, а не республикой федеративной? Действительно, почему демократия могла утвердиться до Учредительного собрания, а федерация – нет?
В одном частном письме из Москвы от 24 августа 1917 года сообщалось:
События рвут душу на клочки и оставляют тяжелый, гадкий осадок; руки падают… Должно быть на днях начнется в Москве голодовка со всеми последствиями. Хлебный паек убавлен до 1/2 фунта, говорят, скоро будет 1/4 фунта, масла почти нет… Деревня таки решила взять город осадой или измором. В Москве начинают пограбливать и погромахивать в связи с хвостами у лавок: появились опять слухи о скрытых запасах и складах, и охранники-добровольцы их вскрывают. Пахнет и антиеврейским духом… Настроение же кругом, как его удается учуять, тупое и пассивное… Вспышки и подъемы… будут не патриотические, а шкурно-звериные.
Впрочем, в прессе появлялись и «оптимистичные» зарисовки: женщины в очередях коротают время в плясках с солдатами. В сентябре в Киеве появились прокламации антиукраинского и антисемитско-монархического содержания, а в Орле расклеивались погромные листовки «Общества коричневой руки». Подобная информация расходилась по всей России.
Люди «видели» в происходящем то, чего опасались. Так, 14 августа в Бобруйске Минской губернии один из взятых на учет дезертиров передумал возвращаться в полк, мотивируя это тем, что у него умерла жена. Когда воинский начальник собрался его арестовать, дезертир обратился к многочисленным солдатам-«венерикам», гулявшим по бульвару. В итоге трехтысячная толпа едва не линчевала воинского начальника. Социального взрыва можно было ждать откуда угодно. 20 сентября в Калуге толпа солдат жестоко избила двух врачей, двух фельдшеров и заодно некоторых членов полкового комитета, включая председателя, заподозрив лекарей в отравлении больного солдата. В начале сентября в Тамбове вспыхнули продовольственные беспорядки, в ходе которых подверглись разграблению магазины в центральной части города. Сионистская газета тут же интерпретировала их как «еврейский погром» на основании того, что эти события совпали с иудейским праздником Йом-кипур («Судного дня»). Позднее газете пришлось извиняться и признать, что погром носил «общий характер». Тем не менее подозрения в том, что это все же был еврейский погром, остались; на этом основании еврейские радикалы стали добиваться у правительства санкции на формирование отрядов еврейской самообороны. Всякая информация о «погроме» стала подспудно ассоциироваться в еврейской среде с юдофобской акцией. Основания для этого были – не только в связи с нарастанием антисемитизма, но и в связи с увеличением числа протестных акций погромного характера, не говоря уже о чисто уголовных преступлениях.
По мнению эсеровской газеты, реакция делегатов крестьянского съезда 6-й армии на некоторые события оказалась шокирующей. Когда оратор-большевик с трибуны сказал о том, что «румыны расстреляли нашего товарища Рошаля», его слова были встречены аплодисментами.
Постепенно нарастали страхи перед все более распоясывавшейся солдатской массой. Журналист Н. Н. Брешко-Брешковский сообщал, что солдаты бесчинствуют на железных дорогах, сбрасывают людей с поездов. Такое случалось: сбрасывали с поездов евреев. Похоже,
Реальные события подчас оказывались куда страшнее слухов. Под знаком борьбы с корниловщиной в Выборге произошла дикая расправа над генералами и офицерами. Картина событий поражает абсурдом случившегося. Ситуация разворачивалась поначалу в жанре «комедии ошибок»: командир 42-го корпуса генерал В. А. Орановский 28 августа без всяких колебаний заявил представителям Совета и телеграфировал Временному правительству о готовности поддержать законную власть. Это не помогло. Недоразумения начались после того, как генерал заявил, что признает авторитет только комиссара Временного правительства, а не того прапорщика, который явился к нему от лица Военно-революционного комитета, спешно образованного Гельсингфоргсским Советом. Члены армейского комитета тем не менее отклонили предложение солдат об аресте генерала. Ситуация резко изменилась после того, как стало известно, что один из высших офицеров настаивает на особом «офицерском» контроле над содержанием телеграмм, направляемых в адрес верховного командования. Генералов пришлось арестовать. Судьбу невольных контрреволюционеров решила толпа: она сначала потребовала, чтобы арестованные офицеры и генералы были помещены на солдатскую гауптвахту, затем оттуда извлекли генералов Степанова и Васильева, а также подполковника Кюренниуса, «зверски избили поленьями дров и бросили в залив». Этого показалось мало. Увещевания членов исполкома Совета и армейского комитета, призывы не трогать других арестованных повлекли за собой утверждения, что «Совет только укрывает офицеров», и призывы «разогнать Совет». В результате убийства продолжились: в этот день были сброшены с моста и расстреляны 11 штаб-офицеров и генералов, кроме того, расправились еще с 6 офицерами. Любопытно, что свидетели, давшие показания следственной комиссии, уверенно отрицали наличие в толпе шпионов и сторонних подстрекателей.
Выборгские события нашли отклик в Гельсингфорсе, где были расстреляны 4 офицера с линкора «Петропавловск» за отказ дать подписку о переходе в подчинение образовавшемуся здесь в связи с корниловским выступлением Военно-революционному комитету, несмотря на то что офицеры заявили о своем нежелании «активного участия в политической жизни». Расстрел, что показательно, был осуществлен вопреки желанию самого ВРК. Так случалось часто: солдаты сами предписывали «своей» власти, как ей себя вести. Самочинные выступления солдат завершились только 5 сентября. Последней жертвой стал офицер-летчик, вздумавший вступить в пререкания с матросами.
Нечто подобное происходило повсеместно. Расправам сопутствовали издевательства. Так, солдаты 707-го Броды-Берестечского полка набросились на начальника дивизии, георгиевского кавалера. 65-летнего генерала раздели и разули, затем одели в рваное обмундирование и лапти. Правда, бить не стали, учитывая, что он всегда по-отечески относился к солдатам и офицерам. Правда, на митинге этот случай был осужден, но часто случалось иное. В октябре отмечали такие случаи расправ: в 237-м полку Особой армии на глазах командира полка был убит прапорщик Баранов; рядовой 43-го полка убил двумя выстрелами из винтовки подпоручика 123-го полка, причем солдаты не дали арестовать убийцу.
Увеличилось число случайно спровоцированных расправ. Рассказывали, что на промежуточной станции между Пермью и Петербургом какой-то «обезумевший» офицер «выскочил с шашкой в руках из здания вокзала с громким пением „Боже, Царя храни“, бросился на солдат» и был убит на месте.
На фоне корниловского выступления военные поражения предстали в политическом свете. После сдачи Риги многие были готовы поверить утверждениям большевиков, что командование намеренно готовило сдачу города. Позднее журналисты увидели во всем этом логику неотвратимости:
Сдача Риги имеет своим эффектом усиление большевиков, корниловская авантюра – идет на пользу большевикам, моральный, если не фактический крах идеи коалиции на Демократическом совещании – льет воду на большевистскую мельницу, солдатская тоска по похабному миру – удесятеряет энергию большевиков.
Политики были не в состоянии сопротивляться большевизму, как невозможно сопротивляться стихии. Тем временем большевистская пресса твердила, что Государственное совещание, сдача Риги, провокаторские слухи о заговоре, наконец, поход Корнилова на Петроград – звенья одной цепи. Вдохновителем контрреволюции объявлялась партия кадетов.