Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года
Шрифт:
Считается, что планы Корнилова пользовались поддержкой иностранных послов (настаивавших, правда, на примирении его с Керенским). Однако в успехе Верховного главнокомандующего сомневались даже генералы; позднее они признали, что его требования «поставили солдат не на его сторону». В результате «клич не исполнять приказов Корнилова моментально облетел все и всех». Активизировались руководители солдатских комитетов.
В любом случае Корнилова ожидал провал – правительство обратилось к железнодорожникам с призывом не допускать продвижения войск к столице. После некоторой заминки (новый министр путей сообщения П. П. Юренев воздержался от выполнения приказа) заместитель министра А. В. Ливеровский выполнил
Обращение Корнилова к народу от 28 августа было перенасыщено полуистеричной патетикой. Говорилось, в частности, и о том, что он предпочитает «смерть устранению… от должности верховного», «об ужасающих минутах существования Отечества, когда подступы к обеим столицам почти открыты для победоносного шествия торжествующего врага». Прозвучал призыв: «Очнитесь, люди русские, от безумия, ослепления и вглядитесь в бездонную пропасть, куда стремительно идет наша Родина». Далее содержался призыв к членам Временного правительства приехать в Ставку, чтобы совместно с ним создать «такой состав „Правительства Народной Обороны“, который, обеспечивая победу, вел бы Народ Русский к великому будущему…»
Во всем этом не чувствовалось ни дерзости, ни отваги, ни готовности испепелить всех мыслимых врагов «свободной России» – всего того, что непременно требовалось для успеха выступления в тогдашних обстоятельствах. Его призывы казались чем-то вроде «соглашательства справа». Сам Корнилов, до конца жизни имевший репутацию «розового», отнюдь не намеревался расправиться с демократией. 28 августа в приказе № 897 он подчеркнул, что считает невозможным возврат к старому и что новая власть должна ставить своей задачей не только «спасение России», но и сохранение «гражданских свобод, завоеванных переворотом 27 февраля». Более наивного кандидата в диктаторы трудно было представить. Впрочем, в искренность Корнилова слева не верили. Были и такие отзывы: «Генерал Корнилов гений или дурак? Вся программа его… – это твердая власть, а что должна она сделать в основных вопросах: о войне и революции – остается неизвестным…»
Д. Мейснер встретил выступление Корнилова в поезде, следовавшем из Ташкента в Москву. Здесь публика разделилась по «классам»:
В вагонах третьего класса негодовали на Корнилова и даже Керенского, в первом классе мечтали, чтобы Корнилов усмирил «чернь». Во втором классе мнения разделились: кто за Керенского, кто за Корнилова… А в вагоне-ресторане офицеры пили шампанское и кричали «ура» Лавру Георгиевичу Корнилову… Молодой офицер… целовал руки молодой женщине, горячо объясняя ей, что Россия теперь спасена.
Для автора этот поезд стал своего рода символом России с публикой, апеллирующей к сомнительным кандидатам в вожди.
В конечном счете контрреволюционные части (не понимающие цели своего движения на Петроград) были распропагандированы. В состав делегации, отправившейся навстречу следовавшей на Петроград Кавказской туземной дивизии, вошли не только лидеры общероссийских мусульманских организаций. Агитировали горцев и некоторые русские командиры; позднее они уверяли, что это им легко удалось, так как горцы – это «взрослые дети». 31 августа Кавказская туземная дивизия – в прошлом слепая опора царского трона – заявила Керенскому о своей лояльности. Оставалось только арестовать руководителей мятежа.
Среди правых политиков и просто знающих людей, включая социалистического разоблачителя В. Л. Бурцева, мало кто сомневался, что Керенский сам был участником заговора против Совета,
В верхах у Корнилова было много симпатизировавших ему лиц, однако почти не было надежных союзников. Генерал Крымов, на корпус которого рассчитывал Корнилов, при всей своей решительности был слишком впечатлительным и нервным – и покончил с собой после откровенного разговора с Керенским. Диктатуры хотели многие, но потенциального диктатора побаивались. Ходили слухи, что Крымов намерен был перевешать весь Совет – «столбов на 1300 человек в Петрограде хватит». На деле генерал лишь обещал, что «по поведению Верховного главнокомандующего войска не будут стрелять в воздух».
Оценивая природу мнимого мятежа, следует учитывать мнительность Керенского. По некоторым сведениям, у него накопилось «очень много личного против Корнилова и Савинкова»: во время Государственного совещания он «ждал в Москве вооруженного восстания с Корниловым во главе». В результате Керенский оказался заложником собственных подозрений. Людей, взлетевших наверх, слишком часто губят не столько конкуренты, сколько собственные комплексы и страстишки.
Тем временем в Петрограде стали создаваться отряды Красной гвардии, газеты оценивали их численность в 40–45 тысяч. Сам Керенский приказал заменить юнкеров, охранявших Зимний дворец, матросами с «Авроры», не к месту заявив, что отдает себя под охрану «товарищей большевиков». Он, как видно, воображал, что угроза контрреволюции заставит «демократию» сплотиться вокруг его персоны. Многие надеялись на то же самое.
По мнению Ф. А. Степуна, событиями в очередной раз управляла «муть недоразумений», «туман авантюристически-дилетантских замыслов», «злосчастная путаница», которые часто сопутствуют переломным моментам истории. После подавления мятежа заговорили о каком-то давно готовящемся заговоре. Эти представления перекочевали в историографию. Между тем специальная следственная комиссия (работа которой завершилась уже при большевиках) не нашла в действиях генерала ничего заговорщического. У мятежника не было никакой организованной опоры в армейских низах. Даже Корниловский ударный полк мятеж проигнорировал. При этом ударники остались верны своему шефу, хотя среди них были солдаты, заявившие о преданности Временному правительству.
За Корниловым не было никакой организованной силы. Его выступление было названо мятежом лишь со слов Керенского. Позднее уже большевики стали утверждать нечто подобное – это было им необходимо для подтверждения правомерности своих «оборонительных» мер по захвату и удержанию власти.
Тем временем началось наступление немцев на фронте 12-й армии. Они имели успех, несмотря на то что в предполагаемом месте прорыва были сосредоточены значительные русские силы. 3 сентября 1917 года была сдана Рига. Теперь многие готовы были поверить огульным обвинениям большевиков в том, что командование намеренно готовило сдачу Риги. Позднее журналисты увидели во всем этом логику неотвратимости: «Сдача Риги имеет своим эффектом усиление большевиков, корниловская авантюра – идет на пользу большевикам… солдатская тоска по похабному миру – удесятеряет энергию большевиков». Политики попросту были не в состоянии противодействовать большевизму, как невозможно сопротивляться стихии. К тому же большевистская пресса не бездействовала: все тогдашние несчастья объявлялись звеньями одной цепи, а вдохновителем контрреволюции называлась партия кадетов.