Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года
Шрифт:
Рабочие остро реагировали на любые неурядицы – от бытовых (перебои со снабжением) до политических (кризисы власти). Вероятно, в связи с этим во второй половине сентября в Ярославле произошли «очень сильные волнения рабочих на продовольственной почве», грозившие перерасти в погром. Постоянно возникали затруднения с выплатой заработной платы. Из Перми сообщали о нехватке денег для выплат рабочим оборонных заводов: ситуация была чревата «повсеместными забастовками, остановкой всех предприятий… и приостановкой железнодорожного сообщения». Совет съездов бакинских нефтепромышленников сообщал 16 августа, что для выдачи аванса рабочим-нефтяникам требуется около 15 млн мелкими купюрами, которых в местном отделении Госбанка нет.
В конце сентября в заседании Особого совещания по обороне отмечалось, что «особенно усилилась разруха на заводах
На стачечном движении сказывалась и эвакуация предприятий и рабочих из прифронтовой полосы (Польша, Прибалтика, Петроград) вглубь России. По некоторым свидетельствам, появление в Екатеринославле 300 питерских рабочих привело к резкой радикализации местных пролетариев. Сказывалась и агитация анархистов. Появлялись крайние требования, вплоть до 4-часового рабочего дня (на отдельных производствах), «справедливого» распределения «сверхприбылей» предпринимателей через государство. Характерно, что при этом рабочие соглашались делиться своими социальными достижениями (за счет государства). Так, они охотно поддерживали требования 6-часового рабочего дня со стороны служащих.
Все чаще случались пьяные погромы, но теперь погоня за «зеленым змием» приобрела социально патологический характер. Показательна ситуация в Ржеве, уездном городе Тверской губернии. Здесь, как и во многих провинциальных городах, ситуацию определял 40-тысячный гарнизон. В конце сентября – начале октября солдатами был разграблен винный завод, перепилась едва ли не все солдатская масса, семь человек умерли, еще несколько погибли в пьяных драках. Местным большевикам предотвратить погром не удалось, их едва не линчевали. 3 октября «пьяные обыватели и солдаты били стекла, выламывали двери магазинов и окна». 4 октября толпа разрослась до 25–30 тысяч. Беспорядки такого рода обычно заканчивались так же внезапно. Разумеется, большевики обернули их в свою пользу, вытеснив «беспомощных» эсеров из местных органов власти.
Процесс раскачивания психики городских обывателей под предлогом действия «темных сил» не прекращался. Это выливалось в многочисленные «базарные» бунты. Описывали механизм их возникновения: «Начинается обыкновенно на каком-нибудь рынке, где унюхают тухлую рыбу, и пойдут без разбора уничтожать и воровать все, что подвернется под руку». В «антибуржуйском» сознании городских низов утверждались такие «социально вредные» фигуры, как торговец, лавочник, спекулянт.
По некоторым подсчетам, среди участников городских бунтов промышленные рабочие составляли всего 13%. Между тем обыватель был в полном смысле слова запуган призраком тотальной стачки. 20 октября М. М. Богословский записывал в дневнике: «В ночь на завтра должна начаться забастовка городских рабочих. Им сделаны все уступки, но они, явно совершенно из политических побуждений, хотят все же бастовать». Он считал, что повсеместно действует «одна и та же рука». Впрочем, на следующий день уточнял: «Забастовка городских „товарищей“ не состоялась, очевидно, потому что не состоялось и выступление в Петербурге». Имелось в виду вооруженное выступление большевиков, о котором трубили на каждом углу. Люди взвинчивали себя призраком вездесущего врага и ожидали развязки.
Для спасения ситуации на производстве предприниматели готовы были опереться даже на рабочую милицию. Так, 14 октября Совещание по обороне допускало «участие казны в отпуске средств на содержание особой заводской милиции на Шлиссельбургском пороховом заводе для охраны взрывчатых веществ и запасов спирта».
Ситуацию нагнетала пресса, особенно сатирическая. Насилие принимало публичный характер. 3–5 ноября 1917 года в «пролетарской» Перми солдаты местного гарнизона инициировали погром лавки городского общества потребителей, затем переключились на склад спиртного, после чего толпа ринулась громить все подряд.
Некоторые большевики пытались противостоять стихии, заявляя, что «не боятся идти вразрез со своими избирателями», выставляющими «абсурдные требования». В октябре в Харькове их поддержала часть солдат, пытавшаяся обуздать погромщиков, однако со стороны «малосознательных элементов» последовали упреки: «Вы пошли буржуев защищать!» Некоторые левые радикалы не желали потворствовать «низменным инстинктам». «Нам противны самосуды и погромы, но всем нам дорога свобода, – заявлял анархист К. Ковалевич 21 октября 1917 года. – Очередные задачи нами еще не разрешены». Однако самосуды и погромы становились естественными спутниками близящегося политического переворота.
Большевистскому выступлению в столице предшествовали спонтанно возникавшие забастовки и бунты в провинции: в Житомире, Харькове, Тамбове, Орле, Екатеринбурге, Кишиневе, Одессе, Бендерах, Николаеве, Киеве, Полтаве, Ростове, Симферополе, Астрахани, Царицыне, Саратове, Самаре. В последней декаде октября в связи со стачкой текстильщиков, выдвигавших ультимативные требования, власти даже собирались ввести в Шуе и Иваново-Вознесенске военное положение. В стачечное движение втягивались госслужащие и работники городских коммунальных хозяйств. Дело дошло до забастовок могильщиков московских кладбищ. При этом рабочие смотрели на эсеровское городское самоуправление как на «хозяина-предпринимателя, с которым надо вести ожесточенную борьбу, не стесняясь средствами и не считаясь с состоянием городской кассы». Происходила тотальная прививка духа социальной агрессии. В этом, очевидно, и состояло значение стачечного движения, отнюдь не прекратившегося с победой большевиков.
На этом фоне в столице шло активное формирование отрядов Красной гвардии. 7 октября на конференции красногвардейцев в Выборгском районе откровенно говорилось о том, что в ближайшие дни предстоит вооруженная борьба за передачу власти Советам. Трудно поверить, что в правительстве об этом не знали.
В верхах было свое представление о происходящем. 18 октября 1917 года на Особом совещании по обороне отмечали, что «анархия, отсутствие дисциплины, нежелание работать, вмешательство в организацию работ, насилия над лицами надзора и руководителями работ создают такую обстановку, при которой правильная организация производства невозможна». Что касается Советов и фабрично-заводских комитетов, «то они пользуются влиянием на рабочих лишь постольку, поскольку их деятельность не стесняет рабочих в их домогательствах». Иные рабочие якобы достигли такого повышения заработной платы, что у них отпадает нужда регулярно выходить на работу. Такие заявления звучали издевательски на фоне постановления Особого присутствия по продовольствию о «временном» (в связи с исчерпанием наличных запасов) с 21 октября уменьшении хлебного пайка в Петрограде до полуфунта по основной карточке и до одного фунта по основной и дополнительной карточке для рабочих.
В ряде мест центральных губерний продовольственное положение становилось угрожающим. На станции Киржач (Владимирская губерния) положение «обострилось до того, что женщины, чтобы накормить детей, со слезами приходили к фабрикантам и просили хлеба». В Твери некоторые рабочие говорили: «Приду к крестьянину, упаду на колени перед ним, скажу: „Брат мой – я голоден“. Он мне хлеба даст». Тверские крестьяне заочно отвечали: «Ну и пускай голодают, зачем уехали из деревни?» У нижегородских крестьян было свое представление о пролетариях: «Рабочие зарабатывают большие деньги, бастуют, а крестьяне должны отдавать хлеб по твердым ценам». Групповой эгоизм прогрессировал.