Струны: Собрание сочинений

Верховский Юрий Никандрович

«Ты мудрости хотела от меня…»

Лишь с фимиамом песнопенья

Падет к стопам твоим поэт.

Фет

Ты мудрости хотела от меня – Пытливого и важного сомненья; А дождалась – восторгов песнопенья, Веселого и ясного огня. Когда над нами ярко солнце дня, Я не хочу ни ночи, ни затменья. Но в пламени спокойного горенья Мой фимиам плывет, мольбу храня. Его приемлет тихая лазурь. У сердца нет Ливана, злата, смирны. Мои напевы радостны и мирны, Не ведают ни слез, ни гроз, ни бурь. Порыв души восторженной,

воскресни И загорись на жертвеннике песни. 1907

«Я слышу ласковую трель…»

Иннокентию Анненскому

Я слышу ласковую трель – Пришел, пришел апрель. Звучит ли в сердце, на дворе ль Апрель, твоя свирель? Не знаю. В мир и в сердце лей Всё легче и светлей Напевный дух твоих полей Белей ночных Лилей. 3.IV.1909. Царское Село

ЦАРИЦА

На сцене тусклого театра Холодной куклой восковой Лежит немая Клеопатра, Склонясь венчанной головой. Над ней грустят живые лица, Расширив тихие зрачки, И ждут – не вспрянет ли царица, И знают – не избыть тоски. Навстречу жуткому покою Звучат железные слова – И не исполнены тоскою Без алтаря, без божества. Но нет! Насмешкою железной, Как шпага, тонок и остер, Над этой куклой бесполезной Гремит трагический актер. Была ли ты? Была ль царицей Жестокосердая жена? И ты ль отомщена сторицей, Печатью смерти сожжена? При плесках светлого театра С живою прелестью лица Встает из гроба Клеопатра В сиянье царского венца.

В БИБЛИОТЕКЕ

А.А. Веселовскому

Как сладостно следить в пустой библиотеке Признанья тихие желтеющих страниц И жить вне временных, условленных границ – В минувшем, может быть, но полном жизни веке. Предавшись добрых сил целительной опеке, В теченье медленном знакомых верениц Тебя ласкающих, тобой любимых лиц В тиши мечтать о нем, о близком человеке. И сладостно узнать, что жизнь его душа Другая, близкая твоей душе, следила – Душа учителя. Вот – книга сохранила Пометы легкие его карандаша – Привычные черты. Как внове хороша Мечты и памяти связующая сила! 1910

ТАЙНЫЕ СОЗВУЧИЯ

I. «Машинкой для чудес ты назвал сердце наше…»

Где сердце – счетчик муки,

Машинка для чудес…

Анненский

Машинкой для чудес ты назвал сердце наше, Душетомительный, узывчивый поэт. В косноязычии музыки светлой краше Горячечной души оледенелый бред. И тверды, как алмаз, живые очертанья Кристаллов пламенных. И в блеске их игры – Сияющая смерть и рай очарованья, И боль бессмертная, творящая миры. И в зимнем сумраке насильственных просоний, В ознобе и в жару глухого бытия Плывут видения страдальческих гармоний Туда – в холодные безмерные края.

II. «Полусонная одурь…»

Полусонная одурь И сквозь злое просонье – Словно в мокрую осень Хохотанье воронье. Полусумраком скользким Отуманены взоры. Дня довольно, довольно! Опускаю я шторы. Только нет угомону, Только

силы не боле, Только тупо не хочешь Этой глупой неволи, И бездумья глухого, И покою, покою – Или жесткого слова С окаянной тоскою, – Канет каменный голос, Не живой и не сонный, В эту мутную одурь, В этот омут бездонный.

III. «Банкомет бесстрастно мечет…»

Банкомет бесстрастно мечет, Ты уставил тусклый взгляд: Двойка, туз, шестерка – чет иль нечет? Бубны, пики, пики – две подряд. В дымном нищенском азарте С жарким молотом в груди, Как ложится ровно карта к карте, Неотрывно, пристально следи. Миг и вечность, жизнь и смерть, не споря, Над тобою и в тебе сплелись. Нет ни радости, ни горя. Карты пестры. Оглянись! Бледный день струится из-за шторы. Пробудился этот скучный свет. Ну, сомкни тихонько взоры, Навалившись на паркет.

IV. «О, два одиноких горенья…»

О, два одиноких горенья – Последнего угля в камине И розы последней закатной На дальней мерцающей льдине! Пускай лишь игра отраженья, Мне роза мгновенная эта Мерцает живой, благодатной Лампадою вечного света. И мой уголек, остывая На пепле почти бездыханном, Подернутый тусклою дымкой, Останется солнцем желанным. И тайна горенья живая, И тайна живая сиянья Сегодня со мной невидимкой, Последнею тайной – слиянья.

V. «Осенним вечером, когда уж ночь близка…»

Осенним вечером, когда уж ночь близка И звоны тайные плывут издалека, А дня не новые, слабеющие звуки Уже разрознены – и мимовольной муки Вот-вот не утаят и канут без следа С остывшим воздухом в тьмозвездный хор; когда, Тускнея, облака сиротствуют, и сила Иная, цельная, обняв, не погасила Их тайношумного эфирного крыла, – Тогда душа земли с твоею замерла, Чтобы полней вздохнуть. И ваши души дышат Нездешним холодом; оттуда звоны слышат, – И слезы росные простых цветов земли, Застыв и засияв, горенье обрели, Сны, несказанные в житейском напряженье, Созвучья тайные – земное выраженье. 1910-е

«Перед зеркалом жизни суровой…»

Перед зеркалом жизни суровой, Ничего на земле не любя, Я с какой-то отрадою новой, О, дитя, вспоминаю тебя. Снова ль ожил я сердцем ошибкой, Иль случайно проснулся душой, Но с своей непонятной улыбкой Ты опять неразлучна со мной! Я не раб ни мечты, ни привычки, Нет туманных желаний во мне; Но твой голос, как пение птички, Слышу снова в пустой тишине; Но зачем же лицо молодое Не играет румянцем живым? Что грустишь ты, дитя дорогое, Плакать хочется глазкам твоим? Пробудилась ли чудная сила, Чувство ль дышит в груди молодой? Расскажи мне, что ты затаила, Поделись своим горем со мной. Или лучше, что сердце терзает Эту темную жажду души, Всё, что вновь для тебя расцветает, Если можешь – скорей затуши. Люди поняли голос рассудка, Голос чувства их мысли далек; Его встретит иль грубая шутка, Иль тупой, но нещадный упрек… И забудешь ты голос природы, Новой жизни немногие дни, За людьми, пережившими годы, Скажешь ты: «Были правы они!» Они правы, дитя мое, – верь мне, Они правы с их мыслью простой, Мы с тобою одни лицемерим И одни мы страдаем с тобой.