Студент
Шрифт:
– Итак, я лечу гипнозом. После сеанса гипноза ты навсегда бросишь пить. Перед тобой откроется новый мир, полный радости и богатства.
– пообещал гипнотизер.
– Ты станешь другим человеком.
Голос его приобрел торжественную окраску, возвысился и приобрел металлический оттенок
– Сейчас ты будешь слышать только мой голос. Только мой голос и - ничей больше. Ты подчиняешься только моим командам.
Он говорил отрывисто, глаза пронизывали насквозь и сверлил мозг.
При счете "раз" ты уснешь, и твоя воля будет полностью подчиняться моей. "Раз", ты слышишь только мой голос, "два", у тебя нет другой
Стас не понял, спит он или не спит, вроде спит, хотя и
отчетливо слышит голос врача, а, вроде, не спит, потому что понимает, что сто`ит, где-то в подсознании не забывает, что он у гипнотизера и что мать его ждет где-то на веранде.
– Сейчас я докажу тебе, что ты полностью подчинен моей воле. При счете "раз" ты будешь падать на меня.
Он взял за плечи Стаса.
– Смотри мне в глаза. Я скажу "раз", и неудержимая сила толкнет тебя на меня.
– Внимание! Раз!
Силы, которая бы толкнула Стаса, не было, но он все же подался вперед, как ему было приказано, и гипнотизер его удержал с таким усилием, что со стороны могло показаться, что Стас свалился как подрубленный.
"Когда ты проснешься, у тебя исчезнет тяга к спиртному", - доносилось до сознания Стаса.
– Ты навсегда бросишь пить. Тебе сейчас противно, ты не выносишь запаха водки. Тебя тошнит от этого запаха, твой организм отторгает все, что связано со спиртным, - Пей! Пей!
Стас увидел перед своим носом стакан. Его затошнило, и он отвернулся, отстраняя стакан рукой,
– Пей, пей! Фу, какая гадость! Тебе противно! Пей!
Стас выпил, внутренности его судорожно дернулись и стали выталкивать водку. Глаза его забегали по полу, и он, увидев за собой тазик, принесенный как раз ко времени, очевидно, Машей, которую гипнотизер предупредил, когда шли по коридору, упал перед ним на колени. От напряжения у Стаса на глазах выступили слезы, лицо побагровело.
Спазмы постепенно прекратились, и Стас встал и повернулся лицом к гипнотизеру и стоял, вытирая платочком нос и глаза.
– Сейчас я посчитаю до трех, и ты проснешься. Проснешься другим человеком, как будто заново родившимся.
– Раз! Ты теперь будешь обходить за версту все магазины и точки, где продают водку, пиво, вино.
– Два! Одно упоминание о спиртном будет вызывать у тебя болезненное состояние, тошноту. Отныне ты - трезвенник. Я снимаю с тебя тягу к спиртному.
– Три! Ты уже не тот несчастный человек, который пришел сюда полчаса назад. Теперь ты другой человек, трезвенник, опора семьи, активный строитель коммунизма.
По мнению гипнотизера, Стас должен был чувствовать себя, по крайней мере, именинником. Но сам Стас этого не ощущал.
Потом он сидел на веранде и ждал мать, с которой гипнотизер разговаривал с "глазу на глаз".
Когда они были уже за воротами, Стас спросил:
– Сколько ж взял?
– Сотню за первый раз, считай, за консультацию, и двести пятьдесят сейчас, за индивидуальное лечение, - неохотно ответила мать и поспешно, словно убеждая себя, добавила:
– Денег мне не жалко, главное, чтоб ты не пил.
Домой после института Стас приходил теперь рано, ужинал - все молча. Потом садился за учебники, но часто не вникал в смысл того, что читал, и долго сидел в оцепенении, уставившись в одну точку, и
Стас со щемящей тоской вспоминал приятелей, треп с ними под выпивку, жаркие дискуссии по любому поводу, которые без бутылки были сухими и вялыми, и как он ни гнал от себя эти воспоминания, они упрямо лезли в голову, и какого-то угрызения совести от бывших шумных застолий и выпивок он не испытывал.
Когда однокурсники звали его попить пива, он, пугаясь вдруг возникающего где-то близко желания, и вместе с тем почти осязательного ощущения пива, сглатывал наплывающую слюну и спешил ответить, что ему что-то неохота, вкладывая в слова эти как можно больше равнодушия.
Ночью Стас спал плохо. Ему снились кривляющиеся рожи. Он узнавал приятелей, с которыми пил. Они хохотали и тянулись к нему со стаканами, бутылками. Стас в ужасе отталкивал стакан, понимая, что пить нельзя, но не замечал, как выпивал.
Внутренний голос протестовал и внушал, что ему будет плохо, будет тошнить. Но его почему-то не тошнило и отвращения к водке не было.
Глава 12
Мой рассказ и Зыцерь. Бабель. Талант великого мастера. Ностальгическая тоска Зыцеря - Ленинград. Настоятельный совет учителя. Болезнь отца. Зыцерь, я и Мила.
Я показал Зыцерю свои рассказы. Один рассказ ему особенно понравился, он долго носился с ним, правил, что-то с моего разрешения переделывал. В конце концов, я свой рассказ едва узнал. И расстроился, потому что это был уже не мой рассказ. Сразу вспомнилась история с Бабелем, которого я любил. Эту историю рассказал драматург и критик Георгий Мунблит .
Как-то Исаак Эммануилович позвонил в редакцию и попросил принять одного начинающего писателя. На другой день протеже Бабеля явился в редакцию и положил на стол тощую папочку с несколькими рассказами, в которых речь шла о лошадях, а Бабель был ценителем и завсегдатаем бегов, хотя вопреки расхожему мнению, он никогда не играл на бегах. Просто он без памяти любил лошадей, и на ипподроме, где люди сходят с ума от азарта и жадности, он смотрел только на лошадей, и ни на что другое. Начинающий же писатель оказался знакомым Бабеля наездником. Рассказы показались редактору слабыми и о печатании их не могло быть и речи. Об этом сообщили Бабелю. Тот смутился и попросил прислать ему рукопись, чтобы "поковыряться" в ней.
Через несколько дней начинающий писатель снова явился в редакцию с рукописью. В папке осталось всего два рассказа, но они оказались превосходными. Рассказы, которые еще недавно отклонили как посредственные, теперь светились и искрились так, что читать их стало удовольствием. Но самое удивительное оказалось в том, что Бабель сделал всего пять-шесть поправок на страницу. И страница вдруг ожила и стала живописной.
А в этом и заключается талант мастера, увидеть и высветить то, что недоступно взгляду посредственности. Вот такой посредственностью вдруг почувствовал себя я.