Студент
Шрифт:
Я слышал причитания, похожие на заунывную, надрывную песню бабушки, и истерический, захлебывающийся плач матери, и разноголосые стенания, похожие на вой, родни, но сам не проронил ни слезинки и выполнял все, что меня просили, с отрешенностью зомби. Отца просто не стало. Все остальное было бутафорией. Родственники потом упрекнули меня в черствости, а мать до самой смерти жаловалась, что похоронить ее будет некому, потому что на сына, которого даже смерть отца не тронула, надеяться нечего...
По улице гроб несли на плечах под непрерывный, разрывающий душу похоронный
На подходе к Московской улице гроб погрузили в открытый кузов грузовика, застеленный еловыми ветками, близкие полезли за гробом, остальные, кто хотел ехать на кладбище, сели в автобус.
У кладбищенских ворот процессию встретил батюшка, гроб внесли в церковь, поставили на подставку посреди церкви. По четырем сторонам гроба зажгли свечки. Всем провожающим тоже дали по свечке, которые они сами зажгли и стояли вокруг гроба.
Началось отпевание. Я слышал голос священника и слышал едва различимую музыку, которая заполняла все пространство храма. Я знал, что музыки при отпевании быть не должно и ее, скорее всего, не было, но я ее ясно слышал, она была во мне. Но самое поразительное было в том, что я во время отпевания наблюдал, как к голове священника откуда-то сверху и со стороны шел широкий светлый поток, который поворачивался в сторону тела покойного отца и к его голове. По ходу отпевания поток у головы становился ярче, а у провожающих, которые стояли со свечами, шел слабый отток энергии в общее энергетическое поле .
Необычным оказалось и то, что все это было повторением сна, который я видел в ночь смерти отца. И все дальнейшее в деталях повторяло мое сновидение. Я еще не смел поверить, но подсознание подсказывало, что дар, который я потерял несколько лет назад, возвращается ко мне.
Существует множество вещей, о которых мы не имеем ни малейшего понятия. Мы не знаем, кто сотворил Вселенную. Мы не знаем, что было до возникновения жизни во Вселенной. Нам неизвестны законы, которыми она управляется. Мы даже не можем быть уверены в том, что мир, каким мы его знаем, не плод нашего воображения. Или воображения того, кто его создал? В сравнении со всеми этими тайнами загадка жизни после смерти и существования отдельного человека кажется почти неважной, несущественной.
Я столбом стоял в толпе провожающих, косился украдкой на иконы, к которым многие прикладывались, не знал, как вести себя, и чувствовал неловкость. Я с удивлением отметил, что мать крестится и делает это естественно и ловко, как истинно верующая.
– А вы что? Если в храм пришли, перекреститесь. Креститесь, креститесь, рука не отсохнет, - услышал я и не сразу понял, что дьяк обращается ко мне.
Я неловко перекрестился и, почему-то, мне стало стыдно. "Видно, я как был атеистом, так им
К месту захоронения шли за батюшкой, который неразборчиво бубнил старославянские слова и размахивал кадилом. Время от времени он оборачивался, и тогда Зинаида, жена брата отца, Константина, совала ему в руку мелкую купюру.
Обходя грязь и выбирая места посуше, рассеялись по кладбищу и собрались, когда могильщики стали заколачивать гвозди в крышку гроба.
Когда гроб закрыли крышкой, с матерью случилась истерика. Она бросилась к гробу, я и Константин оттащили ее и удерживали, пока она не успокоилась.
И тут заголосила навзрыд мать отца, моя бабушка Василина, приехавшая на похороны сына. Стала причитать, размеренно выпевая сквозь рыдания ей одной известные слова:
Ой, Ягорик, прости нас, сынок! Ой, сынок!
Я когда на фронт Петра провожала,
знала, что он на смерть идё-о-от.
А ты куда-а-а-а? Ты куда-а! Ох! Сыно-ок!.
Куда ж ты от меня ушел?!
Ох, ты ведь не вернешься ко мне больше-е-е!
Ой, как мне больно-о!
Ой, миленький, как мне больно-то.
Ох, как теперь жить-то без тебя?
Что же ты молчишь?
Не говоришь со мною?
Слова все больше подчинялись ритму и завораживали белым правильным стихом. Озаренная каким-то диким вдохновением, бабушка впала в транс, и выплескиваемые ею слова казались бесовским наваждением и драли морозом по коже.
Как пойдут твои товарищи мимо окон,
да по улице,
Погляжу я во окошечко. Не могу я
горемычная,
Углядеть да сына милого не в народе да не в
дорогих людях,
Не в друзьях его товарищах, не в друзьях его
приятелях.
С того света бело...ох...лого, да не выходят-
то, не возвращаются
Ох, сынок, я бы вместо тебя легла - а!
Ох, да живых-то не кладут...
Зашлась в голос старшая сестра отца Антонина, выговаривая что-то бессвязное.
Гроб опустили на веревках два могильщика. Им помогал кто-то из провожающих. Могильщики оступались на скользких кучах земли, скользя и теряя равновесие. Наконец, гроб стал на дно могилы, головами уйдя в выемку у самого дна, вырытую из экономии, чтобы не копать могилу во всю длину. Градом застучали о крышку успевшие ссохнуться после копки комья земли.
На могильный холмик положили венки. Венков было много и те, что не поместились на холмике, поставили вдоль ограды. Потом кто-то говорил прощальные слова над могилой, но я не вслушивался.
Теперь, когда могилу закопали, мне хотелось побыстрее уйти домой. И когда первые провожающие пошли на выход к автобусу, я взял мать под руку, давая понять, что нужно идти.
Дома был накрыт поминальный стол. Поминать остались близкие родственники и соседи. Остальные помянули отца на кладбище. Водки взяли на кладбище достаточно.