Студент
Шрифт:
Есть гипотеза, что никакого болота и никакого чистого поля на месте Петербурга не существовало, а стоял город шведов или финнов с небольшим населением, а то предполагают о существовании на этом месте римского заброшенного города.
Но это также как с авторством Шолохова. Можно сто раз предполагать, что он не автор гениального произведения, но пока на его книгах стоит имя Шолохова, мы будем считать его настоящим автором.
Пока я, не спеша и зевая по сторонам, чтобы не пропустить что-то интересное, а интересным оказалось все, и каждое из зданий, выходящих фасадом на Невский, заслуживало внимания, я не заметил, как пролетело время. Часы показывали без четверти десять. Это значит, что я разгуливал по Невскому
У Мойки, чтобы выйти к институту, я должен был свернуть налево, но зная, что где-то рядом находится Исаакиевский собор, не удержался от соблазна и пошел его искать. Правду говорят, что в Питере трудно заблудиться: все по прямой, так что я без труда нашел Морской проспект, и, наконец, увидел: вот он, Исаакиевский собор - один из самых известных символов города на Неве вместе с Медным всадником и Адмиралтейством. Я стоял перед собором и мыслью уносился в тот, уже для нас далекий век, ко времени, когда француз Огюст Монферран показал свой проект императору Александру I, а потом под основание будущего собора вбивали более десяти тысяч шестиметровых сосновых свай. Представить невозможно, что ста двадцати пяти тысячам рабочих потребовалось пять лет, чтобы построить один только фундамент...
До института я добрался только в двенадцатом часу, и теперь уже ругал себя за то, что разгуливал по Невскому вместо того, чтобы сначала уладить свои дела, а потом гулять по городу.
В главном корпусе института, бывшем дворце Разумовского, в конце XVIII века размещался Воспитательный дом, а потом сиротский институт.
Пеликан, кормящий птенцов, на воротах главного корпуса считался символом воспитательного дома, да так и остался, только теперь стал символом института....
Деканат нужного мне факультета я нашел без труда и, к счастью, декана застал на месте. Но все оказалось сложнее, чем я ожидал. Помог случай и, слава Богу, мне не пришлось воспользоваться письмами Зыцеря и не только потому, что еще требовалось побегать и поискать тех, кому адресовались письма, но и потому, что в протекции я видел что-то унизительное. Вроде того, что без этих писем я сам ничего не стою. В моем городе это смотрелось как-то по-другому, то есть казалось лестным, что уважаемый мной учитель видит во мне молодого человека, который достоин поддержки, и подтверждает это рекомендательными письмами. Но здесь, на месте, когда дело потребовало конкретного решения, все воспринималось по-другому.
Глава 2
Декан Михаил Александрович. Еще один с головной болью. Статистика. Почему я не хотел стать врачом. Я снимаю головную боль декана. Меня принимают переводом в институт.
Секретарша, миловидная женщина средних лет, благосклонно улыбнулась мне, когда я вкратце изложил ей суть своего дела, зашла к декану, и тот скоро принял меня.
Декана звали Михаил Александрович. Этот в меру полный, начинающий лысеть человек лет сорока с небольшим, с округлым лицом и пухлыми руками сидел за письменным столом с мрачным лицом. Подбородок его скрывала небольшая бородка с пробивающейся сединой. Михаил Александрович производил приятное впечатление умного и интеллигентного человека и, несмотря на мрачный вид, как-то сразу располагал к себе. Волнение, которое не оставляло меня с того момента, как я только подошел к зданию института, само собой улетучилось.
У моего прежнего декана, мужчины жесткого, взгляд был колючий, а у этого взгляд оказался кротким и, мне показалось, немного замученным. Потом я отметил, что лицо его изредка передергивает гримаса,
– что же у них у всех головы-то болят". А, с другой стороны, чему удивляться? Я знал, что от головных болей страдает около семидесяти процентов населения.
Но я знал не только статистику. Я знал симптомы, и причины этих болезненных, неприятных ощущений и знал классификацию головных болей. Моего отца в первое время после контузии преследовала страшная кластерная головная боль, которая настолько сильна, что заставляет человека падать на колени и биться головой о стену. Вот почему я хорошо знал этот предмет.
В подростковом возрасте я мало что понимал из научных, непонятных и не очень интересных книг, которые читал отец, но становясь старше я стал интересоваться анатомией, поэтому знал расположение и функции основных органов. Анатомию я изучал по "Краткому учебнику анатомии человека" 1935 года, а потом по "Анатомии человека" М. Превеса и других авторов. С возрастом меня стала также интересовать техника и методика гипноза, и я читал толстую книгу "Психотерапия, внушение, гипноз" А. Слободянина, где автор дает научное объяснение сна и гипноза, или В.М. Бехтерева "Гипноз, внушение и психотерапия и их лечебное значение", работу, правда, еще начала века.
Казалось, все говорило за то, что моя прямая дорога лежит в медицинский институт, и мне сам Бог велел, чтобы я выбрал профессию врача, может быть, невропатолога или психиатра, но, как говорится, dis aliter visum . Я пресытился бесконечным присутствием около меня болезни и больных, разговорами, в которых постоянно возникало что-то медицинское, излечением чьих-то недугов. Короче, мне не хотелось связывать себя по рукам и ногам постоянной медицинской практикой. Природа одарила меня и другими способностями, кроме способности лечить, и мне нужна была свобода выбора.
– А почему вы решили перевестись в наш институт?
– спросил декан, посмотрев мои документы и особенно остановившись на выписке успеваемости за курс, где по всем предметам стояли оценки "отлично", после чего он более внимательно оглядел меня.
– Считаю, что здесь, в столице у меня больше шансов получить полноценное образование, - сказал я.
– Достойный ответ, - оценил декан. Он сморщился от очередного приступа боли, которая, вероятно, отдалась в висках, потому что он стал тереть их большим и средним пальцами правой руки, отчего ладонью закрылись глаза и нос.
– Не скрою, мужского пола студентов у нас дефицит, - продолжал декан после небольшой паузы, с трудом справляясь с болью.
– В педагоги почему-то идут все больше девушки. И аттестация у вас более чем достойная... Но сейчас я вот так сразу оформить ваш перевод не могу. Давайте приходите - он полистал перекидной календарь, который лежал справа от него, - ну, скажем, числа второго сентября, когда численность всех групп полностью определится. Я думаю, вопрос решим.
Говорил он медленно, словно цедя слова сквозь зубы. И видно было, что головная боль сейчас занимает его больше, чем я со своим вопросом.
– Михаил Александрович, - обратился я к декану.
– Послушайте. Только не перебивайте. У вас сильно болит голова. Стабильная боль в области затылка, и боль отдает в виски.
Михаил Александрович смотрел на меня с недоумением. Глаза его постепенно приобретали строгое выражение. Казалось, он сейчас попросит меня выйти вон. Но я не дал ему опомниться.
– Я сниму вашу боль, - мой голос приобрел металлические нотки, и я уже не был собой, и не был властен над собой. Меня вела неподвластная мне сила, которая могла подчинить другого человека.
– Смотрите на меня. Вы слышите только меня и подчиняетесь только моему голосу.