Студент

Анишкин Валерий Георгиевич

– Света, а вы нам не сыграете что-нибудь?
– попросил Юрка.

– Я бы с удовольствием, но время раннее, соседей разбудим, - объяснила Света.
– Как-нибудь в следующий раз.

И она искоса посмотрела на меня, наверно, ища во мне согласие на ее "следующий раз".

Заспешила домой Алла.

– Я провожу, - торопливо сказал я, вставая с места.

Алла удивленно посмотрела на меня, а Света как-то растерянно на Аллу.

Юрка, не поняв моего идиотского решения нарушить отношения, которые сложилось естественно, то есть, я - со Светой, а Юрка - с Аллой, не подал виду и сидел спокойно,

ожидая, что будет дальше. А дальше, Света напустила на себя безразличный вид, а Алла, поколебавшись, и тоже не ожидая такой развязки, пожала плечами и молча пошла к двери.

– А почему ты не остался со Светой?
– спросила Алла, когда мы вышли на улицу.

– А я не хочу ее обнадеживать. У нас с ней все равно ничего не получится, - прямо ответил я.

– А со мной получится?
– Алла игриво посмотрела на меня.

– И с тобой не получится, - как можно мягче обозначил я наши отношения, которых, тем более, не было.

– А я на серьезные отношения и не рассчитываю, - вдруг откровенно призналась Алла.

Ее дом был в двух шагах от Светиного. Мы подошли к дому, и Алла сказала:

– Зайдешь?

Я молча пошел за Аллой.

Жила Алла тоже в коммуналке, только в семикомнатной. Снова я продирался, как у бывшей своей хозяйки Варвары Степановны, по темному коридору, натыкаясь на какие-то предметы, попадающиеся под ноги и, задевая плотно заполненные одеждой вешалки. Алла вела меня за руку и тихо смеялась, как фыркала, когда я спотыкался обо что-то на полу.

– Опять лампочка перегорела, - объяснила Алла.
– Вроде недавно новую вкрутили.

– А чего двери не закрываются?
– спросил я, когда Алла без стука открыла дверь в свою комнату.

– А у нас никто не закрывает, - беспечно махнула Алла рукой.

В комнате нас встретила мать Аллы, женщина в халате и с заспанным лицом. Она видно только что встала, но успела выпить, потому что на столе стояла чуть начатая бутылка водки и граненый стакан.

– Чего с утра-то?
– спросила просто, без всякой злобы Алла.

– А вчера у директрисы день рождения был. Столовую закрыли и отмечали, - ответила мать.
– А это твой новый хахаль что ли?

Она говорила обо мне так, будто меня не было. Я глупо улыбался и молчал.

– Ага, - сказала Алла.
– Новый. Ты на работу не опоздаешь?

– Успеешь, - с усмешкой огрызнулась мать.
– Не спроваживай.

– Как зовут?
– спросила меня мать Аллы.

– Володя, - ответил я.

– А я Валентина Сергеевна, мать этой дурочки.

Алла фыркнула и ничего не сказала. Я видел, что их отношения совершенно лишены какой-либо сентиментальности, но вполне дружелюбные. Валентина Сергеевна не спросила, где всю ночь гуляла ее дочь, будто это так и нужно.

– Ал, приготовь чего-нибудь поесть. Небось оба голодные?
– она повернулась ко мне. Я пожал плечами, и она сама ответила: - Ну, конечно, целую ночь по городу лазить где-то.

– Алла безропотно пошла на кухню, а мы с Валентиной Сергеевной остались вдвоем. Она подошла к шифоньеру, без всякого стеснения сбросила халат и стала одеваться. Я отвернулся, чтобы не смотреть на нее, а когда она подошла к столу и села, я увидел модно одетую привлекательную женщину и отметил, что Алла очень похожа

на мать: такие же черные глаза и красивый изгиб бровей, полные губы и матовая кожа лица. Это был другой тип красоты, который не напоминал Милу. Мила тоже отличалась красотой, не яркой и не броской, но классической русской красотой: ее прекрасный овал чистого лица обрамляли густые темно-русые волосы, синие васильковые глаза закрывали длинные пушистые ресницы, а полные губы, будто натертые морковным соком, открывали ровные жемчужные зубы.

– Тебе моя Алка нравится?
– спросила вдруг в лоб Валентина Сергеевна.

– Нравится, - честно ответил я.

– Тогда женился бы ты на ней что-ли, - как-то устало то ли попросила, то ли вроде сама с собой проговорила свое желание увидеть дочь определившейся в семейном плане.

– Да где мне?
– растерялся я.
– Я студент. Ни кола, ни двора, ни работы.

– Так вот квартира. А я в любое время уйти могу. Мне есть куда. Слава Богу, черт бы вас подрал, от мужиков еще отбоя нет, - она выпрямила грудь и провела руками по бокам.
– Девку жалко, оставишь одну - задурит, совсем по рукам пойдет... Был бы жив отец!

Валентина Сергеевна тяжело вздохнула.

– А что с отцом?
– спросил я, довольный тем, что разговор переменился.

– А как у многих, погиб на войне, будь она проклята. Был бы жив, разве бы мы так жили? Он военный, капитаном на фронт ушел.

Она замолчала. Я тоже молчал. Мне все более становилось неловко. Я чувствовал себя врагом-завоевателем, вторгшимся в чужие земли, чтобы учинить погром.

Вошла Алла. Она несла сковороду с яичницей и колбасой. Поставив на металлическую проволочную подставку сковороду, она снова ушла на кухню и принесла две фаянсовые миски с помидорами и огурцами, из буфета достала хлеб, тарелки, стаканы, ножи и вилки. Сходила на кухню еще раз и принесла эмалированный чайник с кипятком.

Мы сели за стол, и Алла положила всем по куску яичницы с колбасой на тарелки.

– Водку пить будешь?
– спросила меня Валентина Павловна. На дочь она даже не взглянула.

– Ну, и ладно. Мне тоже хватит, - она встала, и сама убрала бутылку в буфет.

Мы поели, выпили чаю с бубликами, и Валентина Павловна, оглядев себя в трельяж и поправив прическу, ушла, наказав:

– Потом застели кровать, никогда не застилаешь.

Алла унесла на кухню грязную посуду, долго возилась там, пришла и сказала буднично, будто мы живем с ней не один год:

– Если тебе нужно помыться, у нас там душ. Последняя дверь направо, там ванная, на двери моющаяся девочка нарисована, хотя никакой ванны у нас нет. Я тебе там свое полотенце оставила.

Когда я вернулся в комнату, Алла лежала в кровати, натянув легкое пикейное одеяло до подбородка...

Юрка набросился на меня с упреками. Он ждал меня у общежития больше часа, замерз, потому что на Васильевском острове особенно ощутимо дуют ветры, а по утрам особенно. Я извинялся, он ворчал, но быстро успокоился, предвкушая сон в тепле, который отодвигал на задний план желание съесть хоть черта, если он на вертеле. Умереть голодной смертью я ему не дал, так как у меня в тумбочке оставался термос с горячим чаем, кусок копченой колбасы и немного зачерствевшие пирожки с ливером.