Студент
Шрифт:
– Ну, дурные, - засмеялся я.
– Конечно, дурные. На обратном пути нас постовой остановил на перекрестке, как поворачивать на Герцена, за нарушение правил. Мишка штраф заплатил больше, чем яблоки, которых мы набрали, стоят...
Мать встретила меня тепло и со слезами и попеняла:
– С поезда, небось, сначала к друзьям пошел? Приехал-то утром, а сейчас обеденное время. Ну, хорошо хоть к обеду как раз поспел. Небось, голодный? Сейчас Константин Петрович придёт. Он на обед домой ходит, работа рядом.
Мне не хотелось говорить, что я был не у друзей, а на старой квартире, и я промолчал.
Пришел
– Зря ты, Шур, парень совершенно нормально упитанный. Что ж ему с животом ходить?
– и он двумя руками потряс свой заметно свисающий животик.
За столом КП расспрашивал меня об учебе, спросил, хватает ли денег, которые они с матерью присылают, Мать упрекнула, что я не пишу писем. На все это я отвечал скупо и неохотно, понимал, что это обижает и мать, и отчима, но не мог переломить себя. С тех пор, как умер отец, и мать вышла замуж, хотя и за достойного человека, которого мы хорошо знали, более того, друга отца, между мной матерью словно выросла невидимая стена. Она разделила нас и похоронила возможность доверительных отношений. Это произошло помимо моей воли, и я, даже если бы очень хотел, преодолеть этой преграды не мог. Во мне как-то сразу и стойко утвердилось чувство, что это теперь не моя, но чужая семья.
Денег мне хватало. Я мог бы даже отказаться от помощи отчима, что стало бы похоже на вызов, и этим я бы обидел и мать, и отчима, а они этого не заслуживали. Константин Петрович относился ко мне хорошо и, похоже, искренне любил. Помимо того, что я учился на повышенную стипендию, мне иногда удавалось подрабатывать на разгрузках вагонов или на временной работе с укороченным рабочим днем. В журнале "Нева" вышел второй мой рассказ, за который мне прилично заплатили, как, впрочем, и за первый. Кроме того, в криминальном отделе милиции мне два раза выписывали премии в размере офицерского оклада, а отец Лены, начальник угрозыска полковник Ильин, обещал поднять вопрос о прикреплении меня к штату отдела в качестве консультанта...
Вечером мы встретились с Мухомеджаном. Окрошки у него не осталось, и Алик виновато объяснил, что все успели сами слопать, но бутылка стоит полная.
– Да ладно, Алик, - сказал я, выставляя на стол бутылку перцовой водки, плавленые сырки и полколяски ливерной колбасы в жесткой оберточной бумаге, которую не жалели в Гастрономе, потому что она сама весила не меньше колбасы.
Только мы устроились за столом, прибежал Каплунский.
– А я смотрю из окна, то ли ты, то ли нет, - затараторил Изя.
– Смотрю, к Мухомеджану пошел... Ну, как ты?
– Живу, учусь, - сказал я.
– Серые будни. Вы как? Почти год не виделись. Алик, - повернулся
– В Москве. Тоже директор музыкальной школы, но сложности с квартирой. Пока снимает. В Гжатске-то квартира хоть и ведомственная, но была, а в Москве особо не разгонишься - своих желающих полно.
– Про Изю я все знаю, а ты, Алик, так и не пошел дальше учиться?
– упрекнул я.
– Да что мне эта учеба? Я все лето на природе. Грибы, рыбалка. Сезон отработаю на двух ставках и свободен. И на работе никто в душу не лезет: я да котел, который грею. Знай уголек подбрасывай. Денег, что зимой заработаю, хватает, а мне много и не нужно.
– Что еще новенького за мое отсутствие произошло?
– Да все по-прежнему. Вот разве что старик Никольский умер, - сообщил Мухомеджан.
– А где Ванька Коза? Работает?
– вспомнил я.
– Работал, а теперь опять сидит.
– Он же прилично устроился. Я знаю, что по машинам, вроде, слесарем в автоколонне, где начальник Клейн.
– Работал, а сам с дружками планы, как кого-то ограбить вынашивал, - в голосе Изи чувствовалось злое неприятие.
– А работа - это всё, скорее всего, для прикрытия. В общем, ограбили кассу фабрики елочных игрушек, когда там должны были зарплату выдавать.
– Теперь сел надолго, - добавил к рассказу Изи Мухомеджан.
– Да-а, правду говорят, как волка ни корми, он всё в лес смотрит, - мрачно сказал я, вспомнив, как встретил Ваньку Козлова, когда он в прошлом году шел с работы. В его уверенной твердой походке чувствовалась сила, а в том, как он поздоровался, и неторопливо говорил, когда мы с ним остановились на минуту, даже, мне показалось, и определенное достоинство. А, может быть, это было от презрения ко всем нам, по его определению, обычным фраерам.
Так мы сидели недолго. Поговорили, повспоминали и разошлись как-то обыденно, без сантиментов и слез, потому что жизнь продолжалась и шла своим чередом: Мухомеджан до зари отправится на рыбалку, Каплунский встанет рано на работу, а я встречусь с институтскими товарищами, и мы заведем какой-нибудь спор на какую-нибудь обыденную тему.
Глава 22
У Алика и Маши Есаковых. Мила вышла замуж. Книжный бум и зарубежная литература. О моем рассказе в журнале и о стихах Алика. Суббота у Лерана. Снова вино и "Guadeamus igitur". "Дженни Герхардт" Драйзера". Разговор о пустяках. Настороженное отношение ко мне.
У Есаковых за год ничего не изменилось, и мне на минутку даже показалось, что я никуда не уезжал и прошел не год, а я приходил сюда вчера. Бабульки сидели на табуретках и резали мелкие дички, которые насобирали под какой-нибудь дикорастущей грушей. Рядом стоял мешок с яблоками, а может быть с картошкой, а на покрытом клеенкой столе выстроились стеклянные банки. Маша с порога бросилась мне на шею, будто роднее меня никого у неё нет на свете; Алик сидел на кровати и читал недавно вышедший роман Кронина "Замок Броуди". Мы обнялись. Алик тут же объявил, что по поводу встречи нужно выпить.