Судьба, судьбою, о судьбе…
Шрифт:
Столько зим, столько лет прошло с тех пор, Мигел, столько выпало на мою долю обид, столько проглочено горьких слез и такой все (метающий ураган воспоминаний обрушивается на меня сейчас, что я, сжавшись в комок, маленький, истерзанный, униженный, хотел бы вернуть тот волновавший душу медленный танец тумана, опускавшегося на Ардилу, и покой нашей гостиной, приятно согретой теплом камина. Как воскресить безоблачные утра, перламутр заморозков, журчание воды в овраге и пение дроздов, которых мы с тобой подстерегали с пращой или ружьем в руке?!
Стоял прозрачно-голубой декабрь с ледяными слезинками в глазах. Мы, обутые в сапоги, к которым липла грязь, бродили в надежде ни удачу по оливковым рощам.
У меня ягдташ был пуст,
Я почувствовал, как в горло мое вонзились острые клыки совести. Дыхание перехватило. Глаза брата осуждали меня. Я хотел подобрать птицу, ню, пристально вглядевшись в свою жертву, отдернул руку, почувствовав, что совершаю святотатство.
В эту ночь, как никогда, была холодна моя постель. Я не мог заснуть, не мог согреть свои преступные руки.
И только на следующий день, после того как я, вскочив с кровати и не притронувшись к парному молоку и свежему хлебу, пробежался босиком по замерзшей реке, раня себе ноги и подставляя розовому солнцу голую грудь и всклокоченные волосы, мы с братом, обнявшись, молча пошли к тому месту, где была убита птица.
Аиста не было. Не было даже перьев и запекшейся крови. Лишь красная застывшая капля висела на крапиве. Ветер дал мне пощечину. Гимном ответила ему река. Громко, протяжно закричал пастух, и занялось утро, обычное алентежское утро, такое, как вчера, как позавчера, такое, как тысяча других ему подобных.
Мне так хотелось попросить прощения у аиста. Надежда до сих пор не покинула меня, и я без устали ищу эту птицу счастья на мглистых берегах жизни, полной борьбы, любви и тревог».
Рассказ этот в моем переводе был опубликован в 1975 году в августовском номере журнала «Иностранная литература». А в октябре того же года в Москву приехал Урбано Таварес Родригес на встречу со своими читателями и мной (его переводчицей), проходившую в Библиотеке иностранной литературы. Потом, будучи приглашенными в журнал «Иностранная литература», мы долго беседовали с Юрием Дашкевичем и строили планы нашей будущей встречи, но уже в Лиссабоне, что для меня в то советское время казалось чистой фантастикой: партийного билета у меня не было, как не было в юности и комсомольского. Однако знание португальского языка, переводы португальской и бразильской литературы и уже двенадцатилетний стаж редакторской работы в издательстве «Художественная литература» были. А главное: я, а вернее, мои знания были нужны «Союзу обществ дружбы с зарубежными странами». И именно благодаря этому я и поехала в Португалию в 1976 году.
Поехала в составе группы «Общества дружбы СССР — Португалия». И увидела ее всю, с Востока на Запад и с Юга на Север и обратно, за исключением небольшой горной части, откуда, как я узнала позже, был родом крупнейший португальский писатель, философ Вержилио Феррейра, которого я открыла не только русскому читателю [36] и с которым мы дружили до последних дней его жизни.
Где мы только тогда ни побывали и с кем только ни встречались! Это были и рабочие сельскохозяйственного кооператива в Монтеморе, и писатели в Эворе, и студенты Эворского университета, и коммунисты «красного» города Бежа, куда мне с представительницей интеллигенции Латвии и простым заводским рабочим из Москвы вдруг (неожиданно для нас троих, да еще среди ночи) пришлось выехать на коммунистический митинг. Когда мы приехали, нас ввели в какой-то зал и, объявив: «У нас в гостях советские товарищи!», — выпустили под шквал оваций на сцену. Пришлось отвечать на посыпавшиеся как из рога изобилия самые разные вопросы, которые мы сами себе никогда не задавали: о зарплате простого рабочего и балерины Майи Плисецкой, об оплачиваемых отпусках и медицинском бесплатном обслуживании и даже о том, как это мы, русские, литовцы, татары, украинцы и все остальные, разговаривая на разных языках, понимаем друг друга.
36
Роман
Я, привыкшая рано ложиться спать и рано вставать, еле держалась на ногах: на часах было около трех ночи. К счастью, скоро мы услышали, что за нами пришла машина… Утром мы уже снова были в Эворе, где в книжном магазине со мной познакомилась одна симпатичная португальская семья. Что-то я им тогда подарила, — скорее всего, матрешку, тогда русские матрешки были в большой моде, — получив в ответ красивую коробочку с картами для игры в канасту и вложенными в нее духами. А дочка их преподнесла мне глиняную расписную тарелку, бессменно висящую у меня на кухне уже тридцать три года. С этой семьей я долго переписывалась.
Потом были города Фаро, Ольян, Портимая — замечательные курорты Атлантики, которые мы осмотрели за два дня, встречаясь с деятелями местного отделения «Общества дружбы Португалия — СССР». Одиннадцатого октября мы уже были в Назаре, где мне вдруг довелось «обмыть» только что купленные мокасины в Атлантическом океане. Неожиданно набежавшая пенная волна оставила на них черные пятна нефти. Двигаясь дальше на север, мы прибыли в университетский город Коимбру, где нас потрясла своим великолепием университетская библиотека. Здесь же у нас была встреча с португальской интеллигенцией, на которую приехал и наш советник по культуре Степан Петрович Мамонтов. Потом мы посетили старинный город Порто, славящийся на весь мир своим портвейном, потом в колыбель Португалии город Гимараэнс, потом в город Брага, на судоверфи Вианы де Кастелло, в Авейро, Маринья Гранде, где прошла встреча со стеклодувами, и в Алжустреле. Наконец, много-много часов спустя, нас встретили пригороды Лиссабона: королевские замки Синтры, Келуша, Касакайса и Эсторила.
Так, прилетев в Лиссабон пятого ноября и объехав всю Португалию, утром семнадцатого ноября мы вылетели обратно в Москву.
Да, эти двенадцать дней я, как губка, впитывала все увиденное мною в этой поездке по удивительно красивой и хорошо сохранившей свою историю стране. Встречалась с уже знакомыми мне писателями, побывавшими в Советском Союзе в 1975 году, и незнакомыми, но очень спешившими познакомиться со мной, редактором издательства «Художественная литература», и подарить мне свои книги в надежде на издание в СССР. На встречу со мной приходили и литературоведы, советовавшие мне издать то или иное произведение, заслуживающее внимания русского читателя. Как, например, роман Жозе Родригеса Мигейса (единственного в своем роде представителя португальской литературы изгнания), названный именем последнего русского императора «Николай! Николай!»
Я ответила, что ничего не знаю об этом авторе. И тут же, вспомнив полученные перед отъездом наставления, подумала: «Ну вот, начинается!» И спросила: «Антисоветский?» — «Нет, нет, — услышала я, — это роман о русских эмигрантах первой волны, с которыми автор жил бок о бок в одном из пансионов Брюсселя». Услышанное насторожило меня нисколько не меньше (так, о белых русских эмигрантах!), и я, постаралась уйти от навязываемого мне разговора. Так ли нужна эмигрантская литература (да еще португальского писателя!) нашему читателю, которого мы только-только начали знакомить с литературой самой Португалии, где в 1974 году расцвели «красные гвоздики» [37] . Однако впоследствии, когда Ассоциация португальских писателей, возглавляемая старейшим поэтом Жозе Гомесом Феррейрой и Марией Белья да Коста, выслала мне для издания пять ящиков произведений португальских прозаиков и поэтов, я среди полученных мною книг Фернандо Пессоа, Виторино Немезио [38] , Аугустины Беса Луис, Вержилио Феррейры обнаружила и роман Жозе Родригеса Мигейса «Николай! Николай!» Правда, я перевела его много позже. Он вышел в издательстве «Аграф» в 2000 году.
37
Имеется в виду революция в Португалии 25 апреля 1974 года.
38
Виторино Немезио (1901–1978) — португальский писатель, уроженец Азорских островов. Его роман «Непогода в проливе» в моем переводе вышел в 1990 году в издательстве «Художественная литература» в серии «Зарубежный роман XX века».