Судьба Убийцы

Хобб Робин

Гул облегчения раздался, когда костлявая старуха распахнула ставни кассы. Очередь, было, двинулась на приступ, но она, воздев руки, закричала, стараясь перекрыть шум толпы:

– Я не знаю ничего, сверх того, что уже сказала! – голос у нее был скрипучим, в нем мешалась злость наполовину с испугом. – Мне послали сообщение птицей. Велели прекратить продажу пропусков. Сегодня внутрь больше не пускают. Может, завтра пустят, но точно не знаю! А теперь вам известно столько же, сколько и мне, и я здесь ни при чем!

Она начала

закрывать ставни, но какой-то человек ухватился за край и стал орать, что его обязаны пропустить. Другие устремились вперед, кое-кто потрясал перед ней деревянными дощечками пропусков. Мотли расправила крылья, предостерегающе каркнув. Я опасался бунта, но тут услышал ритмичную поступь многочисленных ног – это рысцой приближались солдаты.

– Отходим все назад, – скомандовал я своим.

Лант пробивал нам путь, мы протискивались за ним, пока не вышли из скученной толпы. Там мы устроились в небольшом алькове между лавочками, в одной из которых продавались фрукты и пиво, а в другой – мясо на шпажках.

– Не меньше трех дюжин, – оценил Лант прибывшую стражу. Солдаты были вооружены короткими дубинками и двигались со сноровкой людей, обученных не церемониться. Двойной цепью они отделили толпу от привратников, а закончив построение, подняли свои дубинки и принялись оттеснять людей от ворот. Люди расступались, кто неохотно, а кто – с поспешностью, отчаянно пытаясь не сталкиваться с солдатами нос к носу. Жалобы и мольбы сливались в гомон, напомнивший мне потревоженный пчелиный улей.

Вдруг кто-то выкрикнул:

–Ворота! Ворота открываются!

На дальней стороне перешейка огромные белые ворота замка медленно распахнулись. Еще до того, как створы остановились, изнутри хлынула целая толпа и, заполнив перешеек, устремилась в нашу сторону. Она походила на торопливое стадо, некоторые бежали по обочине, стараясь обогнать остальных. Как только процессия дотянулась до конца перешейка, стража открыла ворота с нашей стороны. Солдаты отпихивали тех, кто в этот момент хотел проскочить внутрь, кричали, что надо освободить место для тех, кто покинул замок. Две толпы столкнулись, словно две волны, с обеих сторон раздавались гневные вопли.

– Что все это значит? – спросила Спарк.

– Значит, что Шут добрался туда и что-то сделал, – предположил я. При мысли о пропавшем Серебре мне стало дурно.

Словно бы в ответ на мои слова людские голоса слились в горестный вопль. Лес указующих рук поднялся в направлении одной из высоких тонких башен. Из ее окон летели вниз, разворачиваясь, длинные черные знамена. Выпрямившись под собственным весом, они повисли неподвижно, несмотря на морской бриз.

– Это Симфи, – выкрикнул кто-то. – Это ее башня. Она мертва! О, небеса, Симфи мертва! Одна из Четырех мертва!

После этого вся толпа забурлила разом. В безумной какофонии выкриков, стенаний и рыданий я пытался уловить хоть какие-то сведения.

– … не было, с тех пор,

как мой отец был ребенком! – воскликнул какой-то мужчина, а женщина заголосила:

– Не может этого быть! Она же так молода и прекрасна!

– Прекрасна, да, но не молода. Она правила в своей северной башне больше восьмидесяти лет!

– Как она умерла?

– Когда нас пропустят внутрь?

Многие плакали. Один человек заявил, что приходил за предсказаниями ежегодно и целых три раза говорил с самой Симфи. По его словам, она была столь же добра, сколь красива, и я видел, как его начинают воспринимать, словно счастливца, которому было дано прикоснуться к истинному величию. Или который утверждал, что так оно и было.

На том конце перешейка сквозь открытые ворота замка прошла одинокая фигура. Это был высокий белокожий человек, одетый в светло-голубую длинную мантию. Он неторопливо шел по тропе, которая уже начала подсыхать на жарком солнце. Его походка была изящна, и это напомнило мне о Шуте в бытность его лордом Голденом. Жалобное стенание толпы сменилось сначала выкриками, требующими внимания, а потом приглушенным гулом. До меня донеслись чьи-то слова:

– Не это ли лингстра Вемег, который служит Коултри, одному из Четырех?

Человек достиг входных ворот, и стража – солдаты и привратники – расступились, чтобы людям было лучше видно. Он выкрикнул что-то, но никто его не расслышал. Толпа, наконец, замолчала, и тогда он громко сказал:

– Расходитесь, или у вас будут неприятности. Сегодня никого не пустят. У нас траур. Завтра, на послеобеденном отливе, те, у кого есть пропуск, будут допущены внутрь.

Он повернулся спиной и зашагал обратно.

– Симфи действительно умерла? Что с ней случилось? – закричала ему вдогонку какая-то женщина. Он и ухом не повел, продолжая удаляться. Солдаты и копейщики снова выстроились в свой заслон.

Люди блуждали в толпе, обсуждая что-то друг с другом. Мы не сходили с места, надеясь, что до бунта не дойдет. Но в настроении толпы теперь преобладали печаль и скорбь, а не недовольство. Как шелуха, сдуваемая ветром, толпа постепенно рассосалась. Обрывки услышанных бесед говорили о том, что люди расстроены, но не допускают сомнений в том, что завтра их пропустят.

Я боролся с нарастающей внутри паникой.

– О, Шут, что ты там натворил? – пробормотал я, глядя на опустевший перешеек.

– Что нам теперь делать? – спросил Пер, когда мы неспешно последовали за уходящими пилигримами.

Я ничего не ответил, поглощенный мыслями о Шуте, который, вероятно, был сейчас за стенами замка. Он убил Симфи? Означает ли это, что он не нашел Пчелку и просто взялся мстить? Или что его обнаружили, и он был вынужден убить? Схвачен ли он? Или прячется?

– Сегодня мы не попадем в замок, – подытожил Лант. – Вернемся на Совершенный и подождем, пока сюда вновь не начнут пускать людей?