Сумерки Эдинбурга
Шрифт:
— Итак, — спросил месье Лекок Филлипа, — как вы себя чувствуете?
— Спасибо, хорошо, — ответил тот ровным бесстрастным голосом.
— Отлично, Филлип, просто замечательно! — воскликнул гипнотизер, аккуратно извлекая иглу. Потом он повернулся к залу: — Дамы и господа, давайте поприветствуем нашего отважного Филлипа!
Аплодисменты были долгими и искренними, в равной мере выражая и восторг зрителей, и их облегчение. Люди улыбались и толкали друг друга локтями, радуясь тому, что можно перестать волноваться за человека на
Все остальные номера программы были вариациями первого. Месье Лекок вызывал доброхотов группами и поодиночке, предлагая им читать стихотворения, петь песни или вытворять разные глупости. Среди прочего он продемонстрировал залу образец подлинного человеческого страха, заставив одного из вызвавшихся встать на стул и вообразить, что это крохотный горный уступ.
— И это, дамы и господа, не актеры, а самые обычные люди — такие же, как вы. Вы стали свидетелями действия еще почти что не изученной силы человеческого разума. То, во что вы верите, становится явью!
Лиллиан с любопытством следила за происходящим на сцене, хотя самым сильным впечатлением вечера остался номер с иголкой, безболезненно пропущенной через тело живого человека. Интересно, подумалось ей, нельзя ли использовать эту технику в медицине, чтобы утишить страдания больных людей? Хотя, тут же одернула она себя, все это вполне могло быть простым трюком, игла — фальшивой, а Филлип — подсадной уткой. И все же конец представления Лиллиан встретила с сожалением и долго еще аплодировала вместе со всем залом, переживая, что ее племянник был лишен возможности увидеть все это собственными глазами…
Стоило гипнотизеру войти в гримерку, его широкие плечи поникли — переполнявший тело на протяжении всего вечера азарт исчез, и мужчина почувствовал себя едва живым от внезапно навалившегося измождения. Он сбросил фрак и развязал мокрый от пота кушак, стащил липнувшую к телу сырую рубашку и отшвырнул ее на зеленый диванчик в дальнем углу. Потом он рухнул в установленное перед гримерным зеркалом кресло и, закурив сигарету, уставился в собственное отражение. Глаза казались мертвыми, в них не было души. О, в сердце, людском столько зла, что и не знаешь даже, с чего начать… Глубоко затянувшись, он закрыл глаза, чувствуя, как никотин растекается по телу. Табак был его единственным утешением, последней отдушиной в этом проклятом мире. Раздался стук в дверь, и, прежде чем откликнуться, мужчина сделал еще одну глубокую затяжку.
— Да?
— Это я, Калвин, сэр.
— Уходи, — французский акцент исчез, его заменил выговор уроженца Северного Лондона.
— Но тут вас поклонники ждут…
— Избавься от них.
— Но как?
— Как угодно — скажи, что я заболел, умираю, в конце концов! Что хочешь, то и говори.
После короткой паузы он услышал звук удаляющихся шагов и спустя еще несколько затяжек откинулся на спинку кресла, запрокинув
Разве можно умереть, подумал он, если ты и так уже мертв?
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
— Похоже, у меня появился… советчик — можно, наверное, назвать его так, — сообщил Иэн своей тетушке.
Они сидели посреди ее гостиной перед ревущим в камине пламенем за очередным воскресным чаепитием. Ростбиф был уже съеден, и теперь Иэн наслаждался чаем с шортбредами, а Лиллиан одновременно с этим чинила его платье. В свое время она настояла на том, что станет заниматься этим раз в месяц. Иэн тогда сделал вид, что он против, а Лиллиан притворилась, будто верит в искренность его протестов.
— Да? — рассеянно сказала Лиллиан, не сводя глаз с иголки, в которую пыталась вдеть нить. Тетушка Иэна страдала дальнозоркостью, но ни за что на свете не согласилась бы надеть очки. Держа иголку на свету, она страдальчески морщилась, пытаясь поддеть крохотное ушко кончиком нитки. Иэн отлично знал, что свою помощь лучше не предлагать. — Что за советчик такой?
— Он библиотекарь.
— Где ты его нашел?
Иэн улыбнулся. Тетушка Лиллиан обожала истории.
— Мне жаль разочаровывать тебя весьма предсказуемым ответом, но я познакомился с ним в библиотеке.
— Ну наконец-то, — сказала Лиллиан, продев-таки нитку.
Иэн рассказал тетушке о Пирсоне, избегая упоминаний их совместного вечера в таверне. И все же он допустил ошибку, упомянув о том, что Джордж — англичанин.
— Так он англичанин! — тетушка чуть ли не сплюнула это слово с неподражаемым презрением. — Немочи бледные. Даже милю по-человечески смерить не могут.
Иэн подлил себе чаю и взял еще один шортбред.
— Тетушка, ты еще девочкой была, когда шотландскую милю отменили.
— Потому что у англичан кишка тонка по ней ходить, — ответила Лиллиан, сделав узел и обкусывая нить.
Тетушка Лиллиан редко пропускала возможность обругать страстно презираемых ею англичан. Шотландскую милю, которая была длиннее английской и соответствовала длине эдинбургской Королевской мили, отменили еще в 1824 году, когда Шотландия перешла на английскую систему измерений (хотя кое-где местные жители упорно продолжали использовать собственную).
Лиллиан вздохнула:
— Так значит, твой дружок англичан. Что ж, придется, видно, простить ему это.
— Как великодушно с твоей стороны, — сухо ответил Иэн. Иногда он задумывался, что преобладало в тетушкиных политических высказываниях — искренняя убежденность или рисовка.
Лиллиан наградила племянника пронзительным взглядом, не прекращая ловко пришивать пуговицу к одной из его рубашек:
— А ты много интересного вчера вечером пропустил.
Иэн нахмурился — неужели она знает об их с Пирсоном встрече?
— Извини, — сказал он, — думал, ты без труда себе компанию найдешь.