Сумерки Эдинбурга
Шрифт:
Он вклинился между парой адвокатов в белых париках, которые жарко спорили о свободе Шотландии — говорить о ней в Эдинбурге любили гораздо больше, чем что-то для нее делать. Фредди плелся за Дереком, старательно пытаясь подражать другу, но не имея и капли его таланта. Он шел, сопровождаемый вскриками, жалобами и бранью, то и дело наступая людям на ноги, врезаясь в них и задевая локтями.
— Эй, поосторожней там!
— Смотри, куда прешь!
— Простите, пожалуйста… Извините. Ой, прошу прощения.
Дерек оглянулся и обреченно вздохнул, глядя на друга, неотступно следующего за ним, как хвост за кометой. Он знал, что Фредди ничуть не виноват в своей неуклюжести, но иногда ему ужасно хотелось
Дерек всегда предпочитал пробираться в самый центр толпы, потому что в толчее люди гораздо спокойней реагировали на прикосновения соседей. Шарить по карманам здесь было гораздо проще — как и ухватить при случае какую-нибудь кумушку за упругую ягодицу или запустить нескромный взгляд в низкий вырез корсажа. Дерек был способен с такой мимолетной легкостью касаться женских прелестей, что их хозяйка в жизни ничего не заметила бы. Впрочем, даже почувствовав прикосновение, она неизменно обратила бы осуждающий взгляд на ближайшего взрослого мужчину — разве мог кто-нибудь заподозрить в столь распущенном поведении щуплого десятилетнего мальчишку?
Дерек был уже на взводе, как готовый к выстрелу пистолет, и вывести его из шаткого эмоционального равновесия могла любая пустяковая мелочь — например, чересчур сильное благоухание украшающей женскую шляпку розы. Фредди же знай себе поспешал сзади, похожий на большого золотистого ретривера, изо всех сил старающегося угодить хозяину.
Дерек как раз изучал редингот преуспевающего с виду мужчины средних лет, гадая, сколько денег может оказаться у него в бумажнике, когда за спиной поднялась какая-то суета. Обернувшись, он увидел ту самую матрону, которую они с Фредди обогнали на спуске к рынку. Она стояла багровая от гнева, с величественно воздетым в сторону Фредди пальцем.
— Вор! — раздался трубный глас. — Хлеб хотел у меня стащить!
Фредди обмер, будто пригвожденный к месту, и выпучил глаза. Дерек понял, что надо действовать быстро, пока друга не схватил первый опомнившийся зевака. Нещадно расталкивая соседей, он пробился к бедняге и, схватив его за руку, повернулся лицом к женщине.
— Это брат мой, он идиот и немой, — при этих словах из глаз Дерека брызнули слезы. Вдобавок к бесчисленному множеству других своих талантов он был еще и прекрасным актером-импровизатором — Пожалейте! Бедняга просто проголодался, а попросить еды не умеет.
Лицо женщины смягчилось. Она сочувственно закачала головой, румяные щеки заблестели от слез.
— Божечки мои, хорошо хоть ты сказал. На вот — бери скорей, — участливо заворковала она, суя булку Дереку.
— Нет-нет, мэм, я не могу…
— Говорю тебе — бери! Ты хороший мальчик, раз заботишься о своем бедном брате, — сказала женщина, взъерошивая мальчишке волосы. — Вот вам полкроны на двоих.
Дерек принял монету и несвязно пробормотал что-то в знак благодарности. Фредди смотрел на происходящее с совершенно идиотским выражением лица — неудивительно, что добрая женщина купилась на эту дурацкую историю. Наградив мальчиков еще одной нежной улыбкой, она развернулась и продолжила свой путь вдоль выставленных на площади прилавков. Несколько привлеченных этой сценкой зевак потеряли всякий интерес к мальчишкам и, сочувственно бормоча что-то и покачивая головами, вернулись к своему главному в этот день занятию — глазеть и покупать.
Дерек ухватил Фредди за запястье и перетащил его на другую сторону улицы.
— Ты ж весь день псу под хвост пустил! — прошипел он, размахивая булкой перед лицом приятеля. —
— Есть хотелось, — жалобно возразил тот.
— Мы ж здесь сегодня вообще работать больше не сможем! Засветились так засветились! Все, баста! — сказал Дерек, с отвращением глядя на друга.
— А что ж тогда делать? — спросил тот со слезами в голосе.
— Делай что хочешь, — махнул рукой Дерек. — А я пойду найду подходящее местечко и хоть что-то добуду. На! — он сунул Фредди полкроны. — Можешь купить себе еще одну булку.
С этими словами он развернулся и не оглядываясь зашагал прочь, чувствуя, как звенящая в ушах злость заглушает робкие возражения совести.
ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ
Мурлыча что-то себе под нос, фокусник-иллюзионист устанавливал свой столик в углу Грассмаркета. Субботняя площадь бурлила сошедшимися для вечного ритуала купли и продажи людьми. Он любил показывать фокусы на улице — пусть это было сложнее, чем в зале, но зато все выходило гораздо ярче и честнее. Ему нравилось чувствовать непосредственную связь с публикой, вблизи наслаждаться восторгом и изумлением в глазах одураченных зрителей. Хотя нет, не «одураченных» — скорее завороженных, ведь он именно что завораживал их, вводил в мир тайн и чудес, где было возможно все, и они покорно шли за своим провожатым.
Для почина он показал несколько фокусов с шелковым шарфом и кольцом — простенькие трюки, выполнить которые не составляло труда тому, кто учился у лучших из лучших — от Херманна Великого до Робер-Удена. Его речь лилась плавно, движения были завораживающими, да и выглядел он по своему обычаю великолепно — одна за другой проходящие мимо под руку с супругами женщины вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть его, и замедляли шаг, к неудовольствию поторапливающих их мужей. Постоянная практика отточила его врожденный талант к «престидижитации», как это мастерство называли на континенте, или «фокусничеству», как говорили тут.
Выудив из крошечного китайского фонарика букет цветов, он дунул на фонарик, отчего тот засветился, а цветы бросил барышне в юбке с красно-зеленым тартаном. Она изящно поймала букет и ответила вспыхнувшим из-под ресниц взглядом, но в следующую минуту муж уже увел ее с тротуара. Волшебник искренне любил производить впечатление на женщин, однако реакция их мужей доставляла ему не в пример большее удовольствие.
Он разрезал длинную веревку на две части, а потом вновь соединял их, дунув на стык. Вытаскивал кроны из-за ушей изумленных зрителей и извлекал из-под шляпки юной особы живую голубку. Заправлял яркие платки в свой сжатый кулак, а потом той же рукой вытаскивал их из сумочек щегольски наряженных лам, красневших и со смущенным смешком опускавших глаза под его пытливым взглядом. Он делал все это и еще много другого, собрав в конце концов вокруг себя изрядную толпу из зрителей, первые из которых были привлечены фокусами, а последующие, отчаянно тянущие шеи и пытающиеся разглядеть происходящее, — уже самой растущей толпой.
Но все это была только увертюра, всего лишь прелюдия к главному зрелищу, к демонстрации искусства, в котором равных себе он не знал, — к карточным фокусам. Подлинный повелитель карт, он мог заставить их скакать словно живые, руки его порхали с молниеносной легкостью, а непрекращающееся журчание речи, сопровождающей все движения, не давало сосредоточиться и самому пытливому из зрителей.
— Кто хочет взять карту? — спросил он, неожиданно выстреливая колодой из одной руки в другую, так что карты стремительно пронеслись в воздухе, как пятьдесят два отдельных маленьких бумеранга. Зрители пораскрывали рты, кто-то нервно зааплодировал, по толпе пронесся благоговейный шепот: