Светоч русской земли

Иванов Сергей Иванович

Глава 11

Для Стефана с Нюшей по весне намерились срубить терем, пока же пополнившееся семейство Кирилла помещалось за одним столом, и только ночевать молодые уходили в клеть. Поэтому весь медовый месяц притирка молодых друг к другу происходила на глазах у Варфоломея, рождая в нём, то боль, то недоумение. Приходилось наблюдать капризы и ссоры молодых,

перемежаемые вспышками едва прикрытой чувственности, обиды друг на друга и то, как Нюша со Стефаном, сидя за общим столом, переставали замечать окружающих, и тогда взрослые отводили глаза, а за ними и Варфоломей с Петром старались отвлечься чем-нибудь или затевали разговор.

Нюша ещё плоховато стряпала, не умела приказать слугам, не справлялась со стиркой и шитьём. Стефан гневался, сводя брови, и Варфоломей наблюдал, как вздрагивают губы Нюши.

Во время одной из размолвок, с глазу на глаз, Стефан ударил Нюшу, и та с криком выбежала из клети, держась за щёку. Варфоломей возвращался из конюшни. Кровь прилила ему в голову... В этот миг на крыльцо вышла мать.

–  Олфоромей! - позвала она. Он обернулся на зов матери, но не двинулся с места. Голос Марии был строг.
–  Олфоромей! - повторила она.
–  Поди сюда!

Набычившись, он двинулся к крыльцу.

–  Помоги мне! - приказала Мария, и увела его в амбар, где Варфоломею пришлось ворочать и перекладывать по указанию матери кули и бочки. И лишь получасом позже, когда он взмок от работы, Мария сказала.
–  Ну, будет! - И повелела.
–  Присядь!

Он сел на кадушку с топлёным маслом, утупив взор.

–  Запомни, Олфоромей, - сказала мать, - никогда не встревай в чужую жизнь! В семье, между мужем и женой, и не то ещё быват. Это трудно - всю жизнь прожить с человеком! У нас с твоим родителем тоже всякое бывало попервости да по младости лет. Иного и на духу не скажу. И всё одно: он - муж, глава! Жена не уважит, и супруг не станет уважать себя, и люди осудят, и всему дому настанут скудота и разор! Муж, хошь с рати воротится, суровый да тёмный, хошь из лесу, с тяжкой работы, хошь с поля, с пахоты, голодный да злой, дак и огрубит, а ты пойми, приветь, накорми, успокой и выслушай!

–  Так вправе - и бить? - спросил Варфоломей.

–  А об этом люди знать не должны. И ещё скажу: добрая жена - завсегда в доме госпожа. Дело супруга - дом обеспечить, дело жены - дом вести. Коли у тебя всего настряпано, да чисто, да тепло - и злой одобреет. Но уж коли кормишь, можно и сдержать от худых-то дел! Иного и не позволишь супругу, а только чтобы он себя уважал и чтобы чадам был отец, глава! Муж-то - один на всю жизнь. И детям - отец! Не отберёшь их, маленьких-то, ни у отца, ни у матери! Ты вот спроси, легко ли нам? Оногда и недоспишь, и куска недоешь, и болеть не позволишь себе! Супруг, чада болеют, жена, мать - завсегда на ногах... С мужем прожить да воспитать детей достойно - тут те и монашеский подвиг, и ратный труд! Вон уж и на беседе, воззри: парни с жалейками да с домрами придут, а девицы - с пряжей да шитьём!

Варфоломей внимал, опустив глаза, и неясно было, чует ли, понимает ли мать? Тут только спросил:

–  Меньше работают мужики, чем бабы?

–  Как ты, дак и не меньше! - сказала мать. - Мужской труд - иной. На рать жёнок не пошлёшь. Опять же поле пахать, лес валить, хоромы класть... В извозе тоже жёнка не выдюжит... Вот так-то, сын! И потому в чужую беду никогда себя не мешай. Сами дойдут до ума. Стефан –

нравный, а Нюра ещё - молода. На Стефане весь дом держится. Может, когда и уважит ему молодая жена! Да и любят один другого. А у любимых кажная обида вдесятеро. И ты того не зазри. Не нарушай семью! Повидишь, сами собой снидут в мир!

–  Мамо! - сказал Варфоломей, поднимая глаза.
–  Весной, когда Стефану срубим дом, я ухожу в монастырь.

–  Хорошо, сын.

Мария поднялась. Поднялся и он, укрощённый, но не убеждённый.

Мать оказалась права. К вечеру Стефан с Нюшей помирились. За ужином Нюша смотрела на него, лучась нежностью, то и дело трогала плечо Стефана, подкладывала ему лучшие куски, и в её голосе слышался тот перелив, который бывает у счастливых и спокойных за свою судьбу жёнок.

Но был ли счастлив Стефан? С Варфоломеем они не разговаривали. Работали вместе и дружно, без слов понимая друг друга в труде, но сердечные тайны, и паче того замыслы грядущего, уже не возникали в их беседах и, казалось, вряд ли возродятся когда-либо.

То, что он любил Нюшу, было видно, и это примиряло Варфоломея с изменой брата. Но был ли он счастлив? Этого Варфоломей не смог бы утверждать. Запрятанная на дно души, не могла же умереть в нём та жажда деяний, которая сжигала Стефана с отроческих лет? Что же он теперь собирается делать, что вершить? Или так и похоронит замыслы своей юности в суедневном, уйдёт в семью, в детей, будет по крохам собирать, скапливать добро, чтобы во внуках или правнуках войти в ряды рядовых московских вотчинников?

Когда Варфоломей видел, как Нюша, лаская мужа взглядами, выгибалась, показывая округлившийся стан, и её груди натягивали полотно рубахи, ему становилось тошно и обидно за ту, прежнюю Нюшу, исчезнувшую в этой теперешней, бабьей и земной. Её тело казалось ему в такие мгновения потным и нечистым, и его охватывал ужас за Стефана: на что же он променял свои мечты?

Варфоломей чувствовал, что брат долго не сможет вести такую жизнь, и ждал беды, срыва, катастрофы. И когда понял, чего он ждёт, стал отдалять неизбежное. Помогал Нюше справляться с хозяйством, старался брата занять делами, подсовывал ему книги и просил растолковать неясное - лишь бы не дать Стефану почувствовать душевную пустоту.

Святками оженился младший братишка Варфоломея, Пётр, на Кате, дочери священника отца Никодима, подружке Нюши.

Снова собирали свадьбу, варили и стряпали, гоняли по Радонежу на разукрашенных конях с колокольцами. Было много шума, смеха, песен, давки и толкотни... И вот за столом в доме Кирилла появилась вторая молодуха, хлопотунья.

Катя оказалась толковой хозяйкой, стирала, вышивала и штопала, стряпала, исполняя всё то, что Нюше давалось с трудом. Казалось даже, что не она состоит при Петре, а Пётр - при ней, особенно когда Катя ерошила ему волосы, а Пётр улыбался.

Мать как-то обмолвилась: "Два голубка!" И верно, на них приятно было смотреть. Во всяком случае, тут Варфоломей не чувствовал тревоги.

Спали они в общей горнице, за занавеской, и, укладываясь, долго возились и хохотали.

Петру с дочерью отец Никодим обещал со временем отдать половину своего дома. Пока же все жили одной семьёй, садясь трапезовать за один стол.

С приходом Кати в доме стало людно и весело. Две невестки судачили, решая свои, женские дела, вместе исполняли работу по дому, и то, чего всё время ждал Варфоломей, отдалилось, утихло, почти исчезло на время с окоёма семейной судьбы.