Священная земля
Шрифт:
“Это верно, лучший”, - ответил Менедем. “Что я могу сделать для тебя сегодня?”
“Вы продаете оливковое масло, отличное оливковое масло?” - спросил финикиец.
Менедем опустил голову. “Да, знаю. Ах, если ты не возражаешь, что я спрашиваю, как ты узнал?”
Финикиец тонко улыбнулся. “Вы, эллины, можете творить много чудесных вещей. Вы поразили мир. Вы свергли персов, которые правили своим великим царством из поколения в поколение. Вы разрушили могущественный
Вероятно, он был прав. На самом деле, судя по всему, что видел Менедем, он был почти наверняка прав. Родосец не находил смысла спорить с ним. “Не могли бы вы подняться на борт и попробовать масло, а ...?” Он сделал паузу.
С поклоном финикиец сказал: “Твоего слугу зовут Зимрида, сын Лулия. А ты Менедем, сын Филодема, не так ли?” Он поднялся по сходням, его трость постукивала по доскам при каждом шаге.
“Да, я Менедем”, - ответил Менедем, задаваясь вопросом, что еще Зимрида знал о нем и его бизнесе. По тому, как говорил финикиец, по веселому блеску в его черных-пречерных глазах, он, вероятно, имел лучшее представление о том, сколько серебра находилось на борту "Афродиты", чем сам Менедем. Пытаясь скрыть свое беспокойство, Менедем вытащил пробку из уже открытого кувшина с маслом, налил немного, обмакнул в нее кусок ячменного рулета и предложил рулет и масло Зимриде.
“Я благодарю тебя, мой господин”. Финикиец пробормотал что-то на своем родном языке, затем откусил кусочек.
“Что это было?” Спросил Менедем.
“… Молитва, которую мы произносим над хлебом”, - ответил Зимрида, прожевывая. “На вашем языке это звучало бы так: ‘Благословенны вы, боги, сотворившие вселенную, благодаря которым из земли появляется хлеб’. В моей речи, как вы понимаете, это стихотворение”.
“Я понимаю. Спасибо. Что вы думаете о нефти?”
“Я не буду тебе лгать”, - сказал Зимрида, и это открытие сразу вызвало у Менедема подозрения. “Это хорошее оливковое масло. На самом деле оно очень хорошее”. Как бы подчеркивая это, он снова обмакнул ячменную булочку и откусил еще кусочек. “Но она не стоит той цены, которую ты за нее получаешь”.
“Нет?” Холодно переспросил Менедем. “До тех пор, пока я получаю эту цену - а я получаю, - я должен был бы сказать вам, что вы ошибаетесь”.
Зимрида отмахнулся от этого. “Вы получаете эту цену за амфору здесь, за две амфоры там. Сколько масла у вас останется, когда вы должны будете покинуть Сидон? Больше, чем немного, это не так ли?”
“Тогда я продам остальное где-нибудь в другом месте”, - ответил Менедем, снова пытаясь казаться невозмутимым. Конечно же, Зимрида была склонна знать последний оболос, притаившийся в полузабытьи между моряцкой щекой и десной.
“Сделаешь ли ты?” -
“Почему я должен продавать тебе меньше того, что я получаю?” Менедем потребовал еще раз.
“Ради того, чтобы избавиться от всего вашего груза”, - ответил Зимрида. “Вы бы продали его Андроникосу намного дешевле, чем семнадцать с половиной шекелей, которые вы получаете… Простите, я должен сказать sigloi по-гречески, а? Ты бы продал ее Андроникосу за меньшую цену, я повторяю тебе еще раз, и поэтому, если я куплю много из того, что у тебя есть, ты также должен продать мне за меньшую цену. Это вполне логично ”.
“Но я не мог заключить сделку с Андроникосом”, - напомнил ему Менедем.
“Я знаю этого эллина”, - сказал Зимрида. “Я знаю, вы, эллины, говорите, что мы, финикийцы, жадные до денег, и нас ничто в мире не интересует, кроме серебра. Говорю тебе, родианец, этот квартирмейстер ’Антигона" - самый подлый человек, которого я встречал за все свои дни, финикиец, или эллин, или перс, если уж на то пошло. Если бы он мог спасти жизнь своего отца лекарством стоимостью в драхму, он попытался бы сбавить цену до трех оболоев - и горе старику, если бы он потерпел неудачу ”.
Менедем испуганно расхохотался. Это довольно хорошо характеризовало Андроникоса, все в порядке. “Но откуда мне знать, что ты сделаешь для меня что-нибудь получше?” он спросил.
“Ты мог бы попытаться выяснить, ” едко сказал финикиец, - вместо того чтобы говорить: ‘О нет, я никогда тебе не продам, потому что при нынешнем положении дел я зарабатываю слишком много денег’“.
“Хорошо”. Менедем склонил голову. “Хорошо, клянусь богами. Если вы купите оптом, сколько вы дадите мне за амфору?”
“Четырнадцать сиглоев”, - сказал Зимрида.
“Двадцать-… восемь драхмай-кувшин”. Менедем сделал перевод в деньги более привычным для себя. Зимрида кивнул. Менедем также перевел это на греческий эквивалент. Он сказал: “Достаточна ли эта прибыль, чтобы удовлетворить тебя, покупая по двадцать восемь и продавая по тридцать пять, когда ты знаешь, что можешь продать не все, что покупаешь?“
Глаза финикийца были темными, отстраненными и совершенно непроницаемыми. “Мой господин, если бы я так не думал, я бы не делал предложения, не так ли? Я не спрашиваю, что ты будешь делать с моим серебром, как только возьмешь его. Не спрашивай меня, что я буду делать с маслом”.
“Я не продам тебе все это по такой цене”, - сказал Менедем. “Я придержу пятьдесят кувшинов, потому что думаю, что смогу перевезти столько за свою цену. Хотя остальное… двадцать восемь драхмай - справедливая цена, и я не могу этого отрицать.”
Я избавлюсь от жалкого масла Дамонакса. Клянусь богами, я действительно избавлюсь, подумал он, пытаясь скрыть свой растущий восторг. И у меня будет много серебра, чтобы покупать дешевые вещи здесь, но дорогие на Родосе.