Там, где мы служили...

Верещагин Олег Николаевич

Стоял возле знамени, развевающегося на флагшток, генерал-майор (нет — теперь уже генерал-лейтенант) Бачурин со своим поредевшим штабом. Стоял оркестр. Стояли штурмовики, стрелки, танкисты, артиллеристы, зенитчики, вертолётчики, инженеры, связисты, медики… Ряд за рядом бело-золото-чёрного.

Бело — цвет Рот, цвет кожи этих парней и девчонок, цвет благородства и чистоты.

Золотое — цвет будущего, цвет мечты, цвет веры и постоянства.

Чёрное — цвет траура, цвет готовной отрешённости, цвет стойкости в испытаниях.

Труба пропела «внимание и повиновение!», а сухая строчка барабанной дроби подтвердила сигнал.

Бачурин вышел вперёд. Правую перчатку он держал в левой руке и был без мегафона — сильный командирский голос генерала позволял ему легко говорить сразу с несколькими тысячами людей.

— Дети мои! — раскатился голос

Бачурина. — Сыновья! Дочки! — по рядам на миг пробежали лёгкое движение и недоумённый ропот. — Вместе мы шли к победе, вместе победили, на шаг ещё приблизив нашу общую большую Победу — и потому я зову вас всех своими детьми! И даю слово чести, что не было у меня лучшей семьи… — он перевёл дыхание. — Дети мои! Приказом тридцать девять — двести шестьдесять семь по Ротам наша дивизия как с честью выполнившая свой долг на поле брани… расформировывается! Путь дивизии окончен! Горнист — сигнал! Знамя — спустить!

Прозрачно-серебристый звук трубы, печальный и одинокий, на миг повис в холодном снежном воздухе — и растаял где-то вдали. Знамя плавно, без рывков, поползло вниз, в руки двух сержантов.

Шорох пронёсся по рядам — снимая береты, дивизия опускалась на колено. Даже те, кому это было чертовски трудно…

Когда они подняли головы и встали — бережно свёрнутое знамя уже уносили. 10-й дивизии больше не было — остались два десятка отдельных рот, которые уже скоро перетасуют, как карты в колоде, и кто-то окажется на юге, кто-то — на востоке, кто-то на западе…

10-я дивизия — шаг на пути к Победе. Большой Победе. И чем ближе будет Победа — тем дальше — этот день.

Но из нашей памяти ему не исчезнуть никогда.

2

«Наёмники империализма» выступали в сокращённом составе: Майкл с гитарой, барабанщик, который не стоял, как обычно, а сидел, потому что ему раздробило обе голени; парень с губной гармошкой, но… без обеих глаз. И Майкл, улыбаясь, извинился «за качество исполнения».

Впрочем, и слушателей было не семь-восемь сотен, как обычно — чуть более полутораста человек, и многие из них тоже сидели, потому что стоять не могли. Всё, что осталось от трёх штурмовых рот. И Витька, увидев это, ужаснулся задним числом, поняв, что выжил чудом.

— Сыграем втроём, — Майкл настроил гитару. — Мы недолго будем петь сегодня, ребята. Всего две песни…

Он передвинул гитару на животи шире расставил ноги в стянутых ремнями сапогах. Положив на инструмент руки, тихо заговорил:

— Волные ветры степей Стужу несут или дождь… Песня грозы сильней — Песня — духовный вождь! Отблески дальних надежд, Болью рождённая мысль… Песня — нужнее одежд, В песне — свободы смысл!

— и зазвучала уже настоящая музыка, под которую Майкл пел:

— Красные блики костра, Старой гитары звон, Алая дымка утра — Ими певец рождён! Свежестью юной зари, Хрустальным зеркалом вод — Пой, певец, говори! Слышит тебя народ!

И снова — Майкл, глядя прямо в глаза каждому из окруживших импровизированную сцену товарищей:

— Время — незримый судья

И за свободу борец! Требуй и ты от себя Правду о жизни, певец! Словно не знает преград. Слову дороги вольны. Слово — звенящий набат! Словом — люди сильны! — Если умолкнет певец — Песню подхватит другой! Если падёт боец — Винтовку поднимет живой! Чувствуя силу плеч — Сдвинем ряды, друзья! Песня — разящий меч! Песню убить нельзя!

Казалось,

что поют не трое. Что рядом с ними стоят все погибшие — и смотрят, и слушают, и подпевают…

…Кончилась песня. Последние аккорды упали в «зал», и Майкл довольно долго молчал, возясь с настройкой.

— Эй! — крикнули из слушателей. — Ты две обещал спеть!

— Я помню, — махнул рукой Майкл. — Сейчас…

Гитара тревожно вскрикнула, как почуявший опасность человек. Никто не ожидал этого, все разом напряглись…

— Как призывный набат, Прозвучали в ночи тяжело шаги… Значит, скоро и нам Уходить и прощаться без слов! По нехоженым тропам Протопали лошади, лошади — Неизвестно, к какому концу Унося седоков… Значит, время — иное, лихое, Но счасть, как встарь, ищи — И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед… Только вот в этой скачке Теряем мы лучших товарищей, На скаку не заметив, что рядом товарища нет… И ещё будем долго Огни принимать за пожары мы! Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов… О войне будут детские игры С названьями старыми, И людей будем долго делить На «своих» и «врагов»… А когда отгрохочет, Когда отгорит и отплачется, И когда наши кони Устанут под нами скакать, И когда наши девочки Сменят шинели на платьица — Не простить бы тогда, Не забыть бы И — не потерять…

Слепой шагнул в самому краю сцены, несколько рук взметнулись навстречу, чтобы поддержать его… но он абсолютно точно остановился на краешке и, протянув руки к товарищам, которых он больше не видел, яростно, истово выдохнул:

— Не простить бы тогда… не забыть бы… и не потерять… — пальцы его дрожали, губы прыгали.

— А-а-а!!! — страшно взревели штурмовики. Витька орал вместе со всеми, раздирая рот и надрывая лёгкие; из глаз у него брызнули слёзы. Он мельком заметил, что кругом тоже плачут… Откуда-то появились бутылки с вином, бумажные стаканчики, в которые тут же полились чёрно-алые, похожие на кровь, струи.

— Первый тост! — резко выкрикнул Майкл, правой рукой поднимая стаканчик. — За нашу победу!

Сейчас пили и те, кто не пил. Потому что за это надо было выпить…

— Второй тост — за нас, за всех нас!

И — наконец…

— Третий тост!

И — всё.

Третий пьют молча.

* * *

Витька задержался около очередного выпуска «Тимура и его „командос“». В этой серии рисовалась эпических масштабов схватка на заброшенном асфальтовом заводе, где, тем не менее, почему-то продолжали кипеть котлы с массой. Сражались князь Влупиволк Всосисмысл с прислужником и жрецом Тёмных Сил Джихадом Мудаевым — сперва на гранатомётах, потом — на мече и сабле. Влупиволка вобще-то заманили на завод, чтобы погубить, но он положил кучу врагов и сошёлся с их вдохновителем один на один. Тимур Сараев с остальными подоспели на этот раз к шапочному разбору — Влупиволк заасфальтировал своего противника. Дальше шла сцена прощания — князь отправлялся на Балканы учить тамошних жителей секретам «енто самого», а остальные, попрощавшись, тут же засобирались следом за князем, чтобы не скучать на безделье…

— Пошли, — подтолкнул Витьку появившийся Майкл, — там спектакль какой-то выкаблучивают…

— Пошли, — согласился Витька. — Смешное хоть?

— Говорят — да… Поедешь домой?

— Конечно! — возмутился русский. Помедлил и нерешительно сказал: — Слушай… едем тоже со мной. Ты не обижайся, но тебе же… некуда…

— Как это некуда? — Майкл не обиделся, но удивился. — Я домой еду. Меня ждут, между прочим. Брат ждёт. Младший… Ты утром уезжаешь?

— Нет, днём…

— Я утром… Привези что-нибудь про космос почитать.