Там, где мы служили...

Верещагин Олег Николаевич

— Здравствуй, Понсен, — Жозеф говорил довольно громко. — Ходишь пешком? А где твой «лендровер»?

— А ты обнаглел, — констатировал Понсен. — Называешь меня на «ты»… не объясняешь, что с товаром… Итак?

— Что-то меня не тянет перед тобой отчитываться, — спокойно ответил Жозеф. — А что твой бизнес? Погорел?

— Погорел, — процедил Понсен. — Ты меня кинул на очень немаленькую сумму в золоте. И вдобавок навёл на меня «каски».

— Вот этого я не делал. Не догадался. Но очень рад, — удовлетворённо отчеканил Жозеф, — что тебя прихлопнули, мелочь карманная… Ладно, Великий Понсен. Убирайся, нечего смердеть возле этого памятника.

— Что? — казалось,

Понсен сейчас бросится на Жозефа. Его охранники хлопали глазами. — Да ты… Ты что, охренел?! Я тебя сейчас зарою возле этого булыжника! Ты что, забыл, что это мой город?! И ты — мой?!

Жозеф вынул руки из карманов. Шагнул вперёд. И Понсен попятился — он вдруг увидел, что перед ним не пятнадцатилетний мальчишка-курьер. Перед ним стоял хорошо одетый рослый юноша с уверенно-презрительным взглядом. Такие взгляды Понсен встречал на улицах всё чаще и чаще — просто на улицах, вот что его беспокоило и вот что в сущности заставило его покидать Шарлеруа… Всю жизнь Понсен был уверен, что рано или поздно всё вернётся на старые круги, о которых он столько читал. Всю жизнь. Кроме последней пары лет. Но… но чтобы этот щенок, чтобы даже этот щенок стал сильней его, Альбера Понсена?! А Жозеф вдруг заговорил снова — уже с холодной злостью:

— Это — мой город, а не твой. Я — Жозеф Вилье, де ла Вильер, граф Шарлеруа, я вернулся в свой город, который мой предок построил не для таких, как ты, и мой отец спасал не для таких, как ты — от таких, как ты! Здесь будут жить люди, а тебе тут смердеть нечего, нечисть! Ни пяди тебе больше не принадлежит — во всём мире ни пяди!

Понсен смотрел на Жозефа во все глаза, в каком-то странном столбняке. Потмо вздрогнул и процедил, скалясь:

— Я…

— Ты смешон и больше никому не страшен, — с невыразимой брезгливостью сказал Жозеф. — Пшёл вон, ничтожество.

Захрипев от ярости, Понсен ударил — сплеча, изо всех сил. В следующий миг он уже садился, обеими руками держась за живот и выкатив изумлённые глаза — поставив блок левой, Жозеф правой провёл прямой в солнечное.

Охранники Понсена, конечно, умели драться и стрелять — в этом мире любой, кто хотел, мог научиться этому. И с любой целью. Но для Жозефа они были ничем. Через секунду один уже хрипел — Жозеф, захлестнув вокруг его шеи ремень его же «узи», удушал его, взяв на спину, как вражеского часового; второй скулил, стоя на коленях и держась за глаза.

Эрих начал действовать ещё до того, как ударил Жозеф. Запустив в темноту оба чемодана, немец услышал дикий вопль — скорей испуга, чем боли — и прыжком оказался рядом со вторым гипотетическим противником (их и правда было за спиной двое), вооружённым тоже «узи». Глаза у того полезли на лоб — он совершенно не понимал, как Эрих его углядел в кустах и ночью. Немец ударил его секущим левой по горлу и прямым в печень. Прислушался — второй, судя по всему, убегал по аллее.

— Эрих, что там у тебя? — послышался весёлый голос Жозефа. Он выпустил полузадушенного телохранителя и теперь аккуратно поправлял перчатки.

— Да второй куда-то рванул, я и не заметил, как… — откликнулся немец.

— Ну ты прямо на глазах квалификацию теряешь, — осуждающе сказал Жозеф.

— Да кусты тут… — Эрих выбрался на площадку. — Не ожидал вообще. Такой тихий город…

— Ладно… — валлон толкнул носком туфли Понсена, который, стоя на колене, тяжело хрипел. — Слушай меня. Я завтра уезжаю. Ты ведь мотал из города? Вот и мотай, только не из города — а из Европы. И учти — через три дня я вернусь. И если

обнаружу, что ты всё ещё где-то рядом — отрежу тебе голову… Правда, я не уверен, что тебе хоть где-то будет лучше, Понсен. Таких, как я, ты встретишь везде.

— Мы… ещё… встретимся… — но голос Понесена был скорей жалким.

— Молись своему чёрту, чтобы этого не произошло, — сказал Жозеф, — потому что тогда я убью тебя…

… - Идём? — спросил Эрих, поднимая чемодан.

— Иди, я догоню, — махнул рукой Жозеф. — Иди, иди — вон по той аллее, я быстро.

Немец кивнул. его спина, освещённая луной, начала удаляться в аллею. Жозеф, проводив друга взглядом, подошёл к памятнику вновь. И коснулся рукой — без перчатки — гранита.

— Ты не упадёшь, — сказал юноша. — Мы больше никогда не дадим тебе упасть. Слово чести… Слово чести.

4

Поля, засыпанные снегом в чёрных проталинах, голые молодые перелески и редкие старые дубравы — остались позади. Поезд медленно вкатывался на вокзал Боэна.

— Зима-зима-зима… — смотревший в окно Эрих передёрнул плечами. — А городок поменьше твоего Шарлеруа, между прочим.

— Пойдём, — поторопил его Жозеф. Валлон выглядел невыспавшимся. У него дома легли спать поздно, и Эрих потом сквозь сон слушал, как Жозеф ходил по комнате и даже включал проигрыватель — с шипением вертелась пластинка с Вивальди. А в поезде он купил последний номер местной газеты, в котором прямо сверху была статья о вчерашних софийских событиях. [45] Эриха статья тоже застаивла стиснуть кулаки, но на валлона явно произвела ещё более тяжёлое впечатление…

45

28 января 1 г. Реконкисты прорвавшийся с юго-запада отряд бандитской армии «синих беретов» численностью в 120 боевиков захватил крупнейшую школу Софии, города, недавно присоединённого к Русской Империи. В заложниках оказались более двухсот человек, в том числе сто восемьдесят три ребёнка, среди которых были дети офицеров с базы ВВС на окраине города, в том числе — внучка командующего базы. Через семь минут после сообщения о захвате штурмовиком ВВС РИ на школу был сброшен вакуумный боеприпас, полностью её уничтоживший. Никаких требований бандиты выдвинуть просто не успели. Это была первая и последняя сколь-либо масштабная попытка захвата заложников за всё время Реконкисты.

…Семья Жозефа Эриху понравилась. Немец удивлялся, как вообще Жозеф мог связаться с этой уголовной плесенью — с такой семьёй? Хотелось узнать, но спрашивать было неудобно, и было ещё немного обидно, что Жозеф ничего не рассказал раньше, хотя они вместе прошли огни и воды…

— Надо было тебе домой ехать, — вдруг сказал Жозеф. — Я бы сам… Ты же с ним… не того. Дни уходят вдобавок…

— Да не важно всё это, — оборвал Эрих. — Идём… Слушай, ты точно решил уйти из Рот?

— Да, а что? — валлон посмотрел искоса. — Осуждаешь?

— Нет, почему… ты же не спекуляцией картошкой заниматься собираешься, — хмыкнул Эрих. — Просто жаль. Молодые бестолковые какие-то…

— А про меня ты как говорил? А как про тебя — Иоганн? — Жозеф коротко усмехнулся…

…Боэн оказался обычным городком — строящимся, сельскохозяйственным, парниковым, полевым, садовым, где люди сообща отвоёвывали землю у дурящей погоды, у последствий Ночи, где в маленьких бистро подавали тушёного речного угря, а на площади по нечастым праздникам играл оркестр.