Танцор смерти. Дорога домой. Полет орлов. Исав
Шрифт:
У меня все болело, есть не хотелось, спала я урывками и часто, оставаясь одна, плакала. Моя племянница Аманда, рыжая веснушчатая девчонка, резвая и очаровательная, приносила мне с кухни еще горячее печенье. Она жила с моими родителями, потому что Джош часто бывал в разъездйх. Мы с ней подружились. Она была очень одиноким ребенком, росшим без матери и почти что без отца. Я ее полюбила, потому что чувствовала, что нужна ей.
А что нужно мне, я тогда еще не знала.
Когда сняли гипс, я начала ходить на костылях. Отек на правой ноге еще не спал, и мне
Ты ушла с работы. Так мне сообщили. Я пытаюсь понять, что с тобой происходит, Клэр. Ты что, испугалась? На тебя это не похоже. Скоро я приеду — только закончу дела, и надеюсь, что ты мне все объяснишь.
Ночью обязательно посмотри на гору. Странно, я пишу это так, словно ты прочтешь мое письмо. Наверное, поначалу мне будет трудно общаться с тобой по-настоящему.
Ни о чем больше я думать не могу. До скорой встречи.
Услышав громкие голоса в гостиной, я натянула халат, взгромоздилась на костыли и вышла. Родители обсуждали с Хопом и Эваном нечто совершенно невероятное.
— Дочь Уилмы решила продать озеро Десяти Прыжков, — объяснил мне Эван. — И похоже, нашла покупателя. Кого, не знаем, но, кажется, сделка уже почти состоялась.
Уилма была нашей родственницей из Миннесоты, которой принадлежало озеро. Ее дочь получила его в наследство.
— Прошу вас, отвезите меня туда, — попросила я чуть слышно. — Хоп? Эван?
— Если хочешь, — ответил Эван, глядя на меня и поглаживая бороду, — я отвезу тебя на «лендровере».
И мы с Эваном и его женой Луанн отправились на озеро. Когда мы добрались туда, «лендровер» был в грязи по самые окна. Хижина по-прежнему стояла на склоне, поросшем кустами черной смородины.
Мы вышли из машины, и Эван помог мне встать на костыли.
— Ну, сестренка, приехали. А что тебе здесь понадобилось?
— Подожди, сейчас покажу.
— Укромное местечко, — сказала Луанн и удивленно добавила, постучав по обветшалой стене: — Еще держится.
— Нам туда, — кивнула я на дверной проем. — В заднюю комнату.
Эван включил фонарь, и я проковыляла во вторую комнату.
— Вот здесь! — Луч фонаря осветил узкий проем, в котором висели какие-то полуистлевшие тряпки.
— Ты что, пришла проверить, что осталось в шкафу? — фыркнул Эван.
— Давай фонарь! — Эван протянул мне его, и я направила свет на деревянную доску у себя над головой. — Вот что я искала, — объяснила я.
Эван просунул голову и посмотрел на доску.
— Сестренка, ты в своем уме?
Там было вырезано три слова: «Рон и Клэр».
— Это Рон вырезал, — объяснила я. — Я нашла это, когда он уехал.
Доску я забрала домой и спрятала в ящик комода.
— Ты теперь здесь все время будешь жить, да? — спросила Аманда во время воскресного приема, когда мы с ней, сбежав от гостей, уселись в плетеные кресла на веранде. — Собираешься остаться навсегда?
— Еще не знаю. Пока что поживу.
— А ты будешь со мной играть? Бабушка все время занята
— Конечно. Обещаю, я буду с тобой играть. — Я стряхнула с джинсов крошки от кекса. Шрам на ноге прощупывался даже через плотную ткань. — А когда я умру, получишь все мои сбережения.
— Ладно! — рассмеялась она. — Папа считает, мы должны быть к тебе снисходительны. Я слышала, как он вчера говорил об этом с дедушкой. Дедушка сказал, что о тебе надо заботиться. Потому что, когда ты была маленькой, с тобой случилось что-то очень печальное, от чего ты так и не смогла оправиться. Тебе тогда было очень плохо?
Я напряглась. Прошло двадцать лет, но боль не утихала.
— Все плохо кончилось, — ответила я, подбирая слова. — А сначала все было замечательно.
Я рассказала ей о Ронни. О том, какое было чудесное Рождество, о медальоне, который он мне подарил. О Большом Роне и Салливановой ложбине, которой больше не существует. Я не стала говорить, что Ронни исчез после того, как мои родители
отправили его в церковный приют. Аманда была еще слишком мала, и ей было бы трудно понять, что порой даже добрые и хорошие люди совершают ужасные ошибки.
— Ронни уехал, — сказала я, — и больше мы с ним не виделись. Дедушка говорит, что я так и не смогла оправиться после этого? А помнишь, как ты мне рассказывала про свою маму? Что тебе снится, будто между вами пропасть и ты не можешь ее перепрыгнуть? Так бывает, когда теряешь того, кого любишь. Внутренний голос тебе шепчет: «Прыгай!» — хоть ты и знаешь, что допрыгнуть нельзя.
Аманда завороженно смотрела на меня:
— Тетя Клэр! Ронни Салливан вернется. Обязательно вернется. Я точно знаю, — прошептала она.
— Нет, радость моя, — сказала я спокойно. — Люди иногда меняются. Они вырастают, отдаляются друг от друга, а потом забывают, как прыгать. Из меня прыгун никакой, — добавила я. — Предпочитаю сидеть на месте.
— Знаешь, тетя Клэр, мне иногда кажется, что ты просто не хочешь попробовать, — сказала Аманда с легкой укоризной.
У меня перехватило дыхание. Ответить мне было нечего.
Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Я даже не плакала, я выла и кусала подушку. Потом я доковыляла до шкафа и достала маленькую деревянную шкатулку, которую хранила с незапамятных времен. Из бархатного мешочка я вынула старенький медальон — трилистник на золотой цепочке. Я его столько лет носила, что эмаль облупилась, а цепочка потускнела.
Какой же она была на самом деле, та маленькая девочка, которая заступилась за никому не нужного мальчишку?
Сон никак не шел. Я сидела в темноте у окна и смотрела на Даншинног, над вершиной которой, залитой светом полной луны, плыли тучи.
И тут я увидела огонек. Крохотный мерцающий огонек на самой вершине. Черт возьми, кто это осмелился подняться на мою гору? Пока я разбужу своих, этот тип успеет смыться.
Я натянула поверх ночной рубашки ветровку и вылезла из окна спальни. Это было потруднее, чем заниматься лечебной гимнастикой, и, пробираясь по двору к стоявшему за амбаром старому грузовику, я никак не могла отдышаться. Вела я грузовик с трудом, нажимая на педали одной левой ногой.