Танцор смерти. Дорога домой. Полет орлов. Исав

Хиггинс Джек

— Все мы были здесь, радость моя, — ответила она ласково. — То в палате, то в коридоре.

— Вы не видели никого... незнакомого?

— Думаешь, сюда заходил кто-нибудь чужой?

— Я... я не знаю.

Вошли мама и отец, принесли цветы и фрукты.

— Ей почудилось, что ночью к ней в палату заходил кто-то посторонний, — шепнула им бабушка.

Мама взглянула на меня, поняла, что я уже могу разговаривать, и разрыдалась. И я тоже заплакала. Потому что мне казалось, что полночи я беседовала с Ронни.

Когда

я была совсем юной, я все время мечтала, что в один прекрасный день я вдруг повстречаю Ронни. Он посмотрит на меня и скажет: «Какая ты красивая! Я знал, что ты вырастешь настоящей красавицей».

И по его лицу я пойму, что ему действительно все во мне нравится, что он забыл маленькую девочку, лежавшую на полу в трейлере Большого Рона.

Но той ночью я, наверное, еще не успела отойти после наркоза. Мне казалось, что я перехожу из яви в сон и обратно. Кое-что я так и не вспомнила, но что-то запомнила в мельчайших подробностях.

Сначала я услышала шаги, медленные и осторожные. Потом кто-то убрал мне волосы со лба, легонько погладил по щеке. Я попыталась приглядеться и увидела серебристые глаза, в которых стояли слезы, и лицо — черты его были до боли знакомыми, но само оно было взрослее, грубее, заросшее темной щетиной. Передо мной был взрослый и красивый мужчина в светлой кожаной куртке. Сердце у меня сжалось.

— Клэр! — сказал он низким глубоким голосом.

Время обернулось вспять.

— Они не оставят тебя в приюте, — сказала я. — Они поняли, что поступили неправильно. Так что ты не волнуйся. Ой, Ронни, я так тебя люблю!

— Я думал, ты постараешься забыть об этом, — сказал он хрипло и, наклонившись ко мне, погладил меня по голове.

— Ронни, — забормотала я через силу. — Терри умерла из-за меня. И Большой Рон тоже. Это я во всем виновата.

— Твоей вины не было. Ни тогда, ни сейчас.

А потом он сидел со мной рядом и говорил. Не знаю, сколько это длилось — несколько минут, часов, дней?

Я вдруг сказала:

— Теперь у тебя никаких проблем с грамматикой.

И он уронил голову на руки, а я стала ему о чем-то рассказывать, но о чем — не помню.

На душе у меня было удивительно спокойно: я знала, что не предала его. Наши общие воспоминания заставили его вернуться.

— Я люблю тебя по-прежнему, — призналась я.

Он встал и осторожно поцеловал меня.

— Я тоже люблю тебя по-прежнему. И докажу это, когда мы встретимся снова.

Я вернулась домой, в горы, в дом, где жило столько поколений Малоуни, вернулась к своей семье. Вернулась беспомощной, в инвалидной коляске. Я чувствовала себя единственной испорченной деталью в идеально отлаженном механизме.

Когда мне было семнадцать, я уехала в колледж и поклялась, что никогда больше не буду жить в Дандерри. Через год у отца случился инфаркт, и я приехала на лето. Я приезжала, когда родилась Аманда и умерла жена Джоша, приезжала, когда умер дедушка, но всячески давала понять, что возвращаюсь

я только из-за чьей-то смерти, рождения или болезни.

Мама поселила меня в бывшей комнате Ронни, потому что она была на первом этаже и рядом с кухней. Отец взял напрокат больничную кровать. Все были готовы за мной ухаживать и выполнять любые мои капризы.

Кругом бушевала весна, а я, сидя на веранде, усердно старалась скрыть за доброжелательностью и беззаботностью мучившие меня тоску и чувство вины.

Я хотела забыть, кем я была до аварии. Я не желала иметь ничего общего с той энергичной честолюбивой женщиной. Мне нужно было избавиться от той Клэр, для которой работа в газете была азартной и увлекательной игрой.

Одним словом, мне хотелось, чтобы больше не существовало той Клэр, которой не хватает доброты и мудрости, той Клэр, которая настолько поглощена своими детскими фантазиями, что даже вообразила себе долгий разговор с человеком, который именно из-за ее глупого поведения вынужден был уехать двадцать лет тому назад. Но я — увы, тщетно — пыталась вспомнить все, что говорил Рон той ночью в больнице.

Как будто это было на самом деле.

Клэр!

Я пытаюсь заниматься делами и не думать о тебе. Я получил твою медицинскую карту — купил ее у людей, которые торгуют информацией. Извини, но мне нужно было знать, как у тебя дела. Как я понял, дела у тебя не очень. Если бы я объявился сейчас, стало бы тебе хуже? Очень может быть.

Когда ты немного поправишься, я приеду. Я отвезу тебя, куда ты пожелаешь, помогу тебе вернуться на старую работу или устрою в любое издание, которое ты выберешь. А если захочешь, куплю тебе небольшую газету, где ты будешь сама себе хозяйка. Я не дам тебе спрятаться на ферме и забыть обо всем, чему ты научилась.

Не сдавайся! Ты всегда умела держаться.

Врачи обещали, что через полгода я смогу ходить без костылей. Мне повезло — выздоравливала я быстро. Заново сшитые мышцы срастались и все время ныли, нервные окончания возвращались к жизни, отчего меня то и дело пронзала дикая боль. Я горстями пила болеутоляющее и с трудом выбиралась из постели.

Как завороженная смотрела я на желтые головки нарциссов. Долетавший до веранды аромат жасмина дурманил голову. Даншинног, вся в цветущем кизиле, высилась готическим собором на фоне ярко-голубого неба.

Теперь гора была моей. Мне завещал ее дедушка. Прошлой весной он пошел на Даншинног посмотреть, как цветут наперстянки. Он долго не возвращался, и отец отправился за ним. Дедушка сидел прислонившись к дереву, и взгляд его уже не видящих глаз был устремлен на долину, где он родился и прожил жизнь. Мне дедушки очень не хватало.

Когда мне было лет четырнадцать, обе старенькие бабушки умерли в своих постелях, причем в одну ночь. Они столько лет спорили, кто из них кого переживет, и спор этот так и не разрешили.