Театральная история
Шрифт:
глаза — мол, я предельно сосредоточен. Смысл все равно оставался по ту сторону букв, какими бы они не были — компьютерными или написанными его рукой.
Он отбросил ручку. Стал читать дальше. Его вдруг охватил исследовательский энтузиазм. Он тряхнул рукой, рассыпав на столе горку пепла, и воодушевленно зашептал:
— “Первая задача горюющего — признание факта потери. Как только горюющий признает реальность потери, он переходит к решению второй задачи, которая состоит в том, чтобы пережить
Александр зааплодировал компьютеру.
— Как прекрасно расписано! Прямо режиссерский совет — сначала не веришь в потерю, потом веришь, потом начинаешь переживать боль. Так я прямо сейчас и начну решать все задачи горя. Я же человек горюющий? Безу-словно. Так надо решать задачи.
Он вдохнул дым так глубоко, что обжег гортань. Вспомнил, как его недавний гость показывал на горло и говорил “мне так больно”.
Саша откинулся в кресле и внятно, громко сказал:
— .
Его взгляд упал на сидящего около кровати Марсика. Он подошел к коту, схватил его на руки, посадил на стол подле компьютера. Левой рукой он подносил сигарету ко рту, а правой крепко держал кота. И втолковывал ему, как правильно работать с утратой.
— “Выясните, какие качества были присущи тому человеку, по которому клиент горюет. Пусть клиент выберет символическое представление этих качеств, НЕ САМОГО ЧЕЛОВЕКА, а его качеств…” Марсик, не пугайся, это было огромными буквами выделено, потому я прокричал, я же артист, а буквы большие, вот я и крикнул — НЕ САМОГО ЧЕЛОВЕКА! Не пугайся, кот мой, тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота! Ну, так веселее? Разрадовался? Тогда смотри, что делает горюющий дальше. Он начинает сеять: “Пусть клиент посеет эти качества по всей линии будущего”.
Горки пепла заселились на клавиатуре. Александр подул на них — ему понравилось, как пепел исчез.
— Ветер, Марсик, ветер, помнишь, как я любил ветер? А я его сам могу произвести, и очень даже просто… Ветер к тому же и сеять помогает, сеять! То есть, — Александр продолжил убеждать кота, — я должен представить, чем мне был дорог Сергей. Каким таким особенным свойством? Или многими свойствами? Представить и отделить эти качества от Сергея. И посеять их по всей линии будущего. Посеять! — торжествующе повторил он. — И потом надо понять простую штуку: любил-то я не человека, а качества! И эти качества я смогу в будущем найти! В других людях, живых! Вот формула преодоления горя — людей много, качеств мало! Количество качеств ограниченно!
Он кричал все громче. Белые усы Марсика колебались от его прерывающегося, продымленного дыхания. Кот несколько раз порывался убежать от сигаретного ветра. Но Александр держал крепко. Требовал совместно решать задачи. Наконец Марсику надоело безгласно принимать крики и дым, и он жалобно, хрипло мяукнул.
— Какое-то у тебя мяуканье прокуренное, — сказал Александр, выпустил кота из рук и вдруг засмеялся. — Какие же ничтожества! Ничтожества какие пишут такое?! Как они предлагают выбраться? Из нашего бермудского тре-угольника? У которого одна сторона теперь — мертвая!
Саша внезапно притих. Пробормотал:
— Хоть одним глазом, вот этим, левым, гляну, да? — Он показал на свой левый глаз. — Может там та-а-а-кой блестящий совет кроется, что я засну счастливым?
Александр, повернувшись к компьютеру вполоборота, прочел “если клиент верит в вечную жизнь, то мешать этой вере не надо”.
Он снова начал смеяться. Так или иначе, психологические тексты свое дело сделали. Сила печали “переместилась” в ярость. Он принялся ходить по комнате, посылая проклятия психологам.
Александр подошел к окну, раскрыл занавески, и закричал в темноту слова из трагедии, где так и не сыграл:
— Ты обомрешь. В тебе не выдаст жизни Ничто: ни слабый вздох, ни след тепла. Со щек сойдет румянец. Точно ставни, Сомкнутся наглухо глаза. Конечности, лишившись управленья, Закоченеют. В таком, на смерть похожем, состоянье, Останешься ты сорок два часа, И после них очнешься освеженным!
Александр усмехнулся и прошептал:
— А вы говорите… “Посеять качества”. “Поместить эмоции в новые связи”… Кастраты, чистейшей воды кастраты.
Он задумался: что же это такое — кастраты чистейшей воды? И закричал снова:
— Сей сам! И жни! Ворден! Ворден! Кавдорский тан!
Он декламировал, проклинал и пел еще несколько часов.
Не заметил, как уснул на кухне. Снов не было.
Весна начиналась исподволь. Она чувствовалась даже в холодном ветре.
В нем уже появлялись теплые струи. Они победят — календарь не оставлял сомнений.
Начало марта. Время капитуляции зимы.
Александр вышел из подъезда — хлопнула дверь, загудел ветер.
Предстояла панихида в театре. Гражданская. А потом — в церкви. А потом, в течение дней, недель и месяцев — прощание в мыслях, прощание в чувствах.
И — невозможность прощания.
Он направил шаги к метро. Взглянул на небо — облака плыли по-весеннему быстро.
Он знал, что сейчас начнется в театре: “Коллеги станут лить слезы. Стенать. Скорбно восклицать. Вопрошать, куда он ушел. Ведь прощание будет на сцене. Разве актеры не воспользуются шансом проявить мастерство? Облить слезами полпартера? Какой артист сейчас не ждет своего выхода к микрофону, чтобы, замирая от скорби и внимания публики, воскликнуть: “Это не он умер! Это мы умерли! Ведь с ним ушло лучшее, что было в нас, в нашем театре!”
Да, это будет парад скорби. Парад возвышенных чувств. Саша представил тщеславную возню вокруг смерти Преображенского. Он почувствовал, что совершенно не желает участвовать в театрализованном представлении “гражданская панихида по великому актеру”.